Лапти

На крыльце Устиновой избы стояли бабы. Алексей снял картуз, перекрестился левой рукой, нагнулся и приложился к стеклу. Вдовы взвизгнули и чуть не пороняли стекла.

С крыльца Оля крикнула:

— Ай, какое счастье вдовам! Председатель через стеклышко поцеловал.

Вспомнили, что сегодня у них гулянка, и вперебой начали приглашать Алексея.

— Мы ведь с пожинками. Приходи.

Гулянка в просторной избе Устина была в полном разгаре, когда пришел туда Алексей. Бабы восторженно приняли его, а Любаня с Устей, подхватив, усадили между собой. Устя налила ему в чашку водки. Любаня разрезала огурец и, когда Алексей выпил, торжественно вложила ему огурец в рот.

— Дашка что не пришла? — крикнула из-за соседнего стола Прасковья.

— И ты тут? — только заметил ее Алексей.

— Глянь в угол, там кто.

В углу рядом с конюхом Устином сидел Бурдин и весело кивал Алексею. Голосистая Устя рукой оперлась о плечо Алексея, приподнялась и звонко выкрикнула:

— Эй, бабы, какой нам почет! Вся власть у нас за столом сидит. Эй, колхозницы, плясать хочется!

Выпили еще по одной, и гармонист склонил щеку на мехи. Первой на середину избы выбежала старшая сноха Усгина. Широко ступая, она плясала неумело, все пытаясь как можно выше подпрыгнуть. За ней жена Ивана Семина, Машенька, самая расторопная вязальщица в бригаде. Руки у Машеньки гибкие, жилистые, пляска плавная, и, взмахивая платочком, она припевала. Широко раздувая ноздри, бешено ринулась в пляс Устя. Заухала, словно бросили ее в холодную реку, и так затопала башмаками, что огонь в лампе начал мигать. Ей что-то крикнул дудя Яков, она подбежала к нему, подхватила под плечи и выдернула со скамьи. Взвизгнув, закружила никогда не плясавшего старика.

— В колхозе все плясать будут, — смеялась Устя.

— Пра-вильно! — согласился счетовод Сатаров. — Правильно, Устя! Пляши! Пущай грызет зависть сердца единоличников, людей пока несознательных.

Пунцовая Любаня придвинулась к Алексею, горячо дышала ему в лицо и рассказывала, как умирал ее муж и как перед смертью наказывал, чтобы она ни за кого замуж не выходила, другого мужика не знала.

— Ведь ты еще молодая.

— Только двадцать семь. Приезжал какой-то из Оборкина сватать. Трое детей. Совсем уговорил, а как напился, расслюнявился да целоваться полез, у меня из души поворотило. И прогнала его.

Бабы пляшут. С гармониста льет пот, а в углу под большим портретом Ворошилова конюх Устин рассказывает Бурдину, как он был противником колхоза, дрался из-за этого с сыном Ванькой, а теперь за колхоз горой.

— Я ведь плотник — мастеровой, специальность имею, хоша сейчас и старшим конюхом. И вот сижу, пью, а сердце болит: есть у лошадей корм аль нет? Ведь им завтра на работу.

…И тучится, и тума-аниться, —

звонким голосом поет Машенька и плавно поводит плечами. Заглушая гармонь, кричит жена Ивана Семина:

— Нынче пляшем, завтра молотить. А вы что? — и она указывает на открытое окно, в которое уставились единоличницы.

Оля подхватывает:

— Они бога молят: дай, говорит, господи, дожжичка, чтобы у колхозников хлеб сгнил на полях.

Любане охота поругаться с бабами, подразнить их. Алексей толкает их, шепчет:

— Не надо. Осенью они все в колхозе будут.

Устя все не отпускает дядю Якова. Тетка Елена, жена его, пытается вытянуть старика, хватает его за рубаху, но Устя, как вихрь, уносит его то к двери, то к голландке. Тогда не вытерпела сама старуха. Шепнув что-то Прасковье, вышла на середину, топнула и на удивление всем зачастила звонко, по-молодому:

А что ж не плясать,Что же мне не топнуть?

Покачивая головой, вопрошала дальше:

Неужели в этом домеПерерубам лопнуть?

— Качать, качать! — завопила Устя и, оставив дядю Якова, крепко охватила старуху.

Но качать не дали. Гармонист напоследок рванул гармонь и принялся вытирать потное лицо. Любаня налила ему стакан водки, за Любаней, как по сигналу, все принялись наливать и пили, уже не садясь за столы.

Бригадир по гулянке, Оля поджала кулаком щеку и запела грустную, свою любимую:

Прихожу я на эту скамейку…

И все бабы хором подхватывают. Густым басом тянет и счетовод, зажмурив глаза:

Он словечка, милый друг, не сказал.

Дядя Яков ругает третью бригаду:

— Что они пальцем на нас указывают? Это у нас посева меньше? Подсчитай, сколько у них и у нас людей, лошадей, жнеек. Это потому злы, рожь им больно не хтелось обчествить. Ишь ты, мы работники плохие! Нет, шалишь, не сдадимся. Наше обчество хоть и бедняцко, а оно перегонит их в работе.

Кричит Бурдину:

— Петрович, ты хорошо сделал.

— Что такое? — не понимает Бурдин.

— Говорю, рожь обчествил и арендовану выявил.

Устя отодвинула Любаню от Алексея, обняла его и, не обращая внимания — нравится ему это или нет, подтягивает Оле:

— Не сказал, душа моя, — ты прости.