Лапти

— Пошел к идолу, — рассердилась Машка. — Это ты чего теперь думаешь про меня, а? Вот в тебе так нет смекалки.

— А ведь я с тобой совсем не об этом, — улыбнулся Петька.

— О чем же?

— Хотел сказать: у тебя не хватило смекалки вместо башмаков лапти надеть. Зачем ты последние башмаки на работе треплешь?

— Почему ты знаешь, что они последние? — обиделась Машка.

— Разве еще есть?

— Пара неношеных с калошами.

— Тогда топчи. Но лучше, если бы и эти сберегла. Для работы хороши лапти.

— Сам носи их. Зачем сапоги треплешь?

— Я-то что? — посмотрел Петька на сапоги.

— И я тебе ничто. Когда женишься, жену учи. Ишь учитель нашелся, — совсем обиделась Машка.

— Ну ладно, не ворчи. Будешь старухой, успеешь наворчаться… на Егора.

И ушел. И жаль почему-то стало эту девку. Всем она хороша и неглупа, только глаза покорные какие-то.

Дунька с Аксюткой готовили завтрак. Полагался он после работы, когда солнце выйдет дерева на два.

Опять Петька у барабана. В разгар молотьбы подошел Яшка и, указав на дорогу, сменил его. Там стояла девка, в руках у нее был узелок. Петька с удивлением посмотрел на нее, пожал плечами. Когда подошел, она подала ему бумажку, и он, сняв очки, долго читал. Сунул бумажку в карман, сказал ей что-то. И та пошла за ним. Остановив девок, вертевших веялку, Петька отправил одну к мякине. Так как работа возле мякины легче, девка охотно уступила место.

— Работай! — строго и громко, чтобы слышали люди, сказал он Наташке и ушел к барабану.

Во время завтрака кто-то тревожно выкрикнул:

— Дым над селом!

Все повскакали, выбежали на дорогу. Над Леонидовкой поднимался густой белый, с проседью, дым. По цвету его ребята определили, что дым был от соломы. Скоро по реке донесся тревожный гул набата. Петька, вспомнив, что он начальник пожарной дружины, хотел было сесть на лошадь и мчаться, но всплеснул руками: почти вся дружина была тут с ним.

— Что же делать?

Дым становился гуще, с багрово-желтым подтеком. Вот еще вымахнуло широкое пламя, и черные галки пепла полетели в стороны.

— Не ехать ли? — тревожно спросил он Законника.

— Все равно не поможешь.

— Узнать хоть, что горит.

— Сушь-то какая, — вздохнул кто-то.

— У кого-нибудь труба была худая.

— Обязательно у единоличника. Только они одни топят печи. Колхозники обедают в полях да на общих кухнях.

— Через этих единоличников и наши избы погорят.

— Господи, — сокрушенно произнесла Машка, — и когда они, черти, в колхоз войдут?

— Вот что, ребята, хватит смотреть, — сказал Петька. — Садитесь, ешьте. Народ и без нас там найдется.

Но еда не шла. Каждый тревожился за свою избу, и все оглядывались на дым. Лишь Егорка не давал своему черпаку отдыхать.

По дороге ехала подвода.

— Стой! — остановили ее. — Дядя Митя, что горит?

— Кладь ржаная в третьей бригаде.

— Подожгли?

— Говорят, кладельщик закуривал и чиркнул спичкой. Головка отлетела.

Митенька тронул лошадь. Отъехав, сокрушенно добавил:

— А в кузницу все везут и везут жнейки. Из третьей бригады с просяного поля сразу привезли штук пять.

— Что за напасть?

— Кто-то, говорят, железные прутки навтыкал в просо. Только это врут. Обращаться с машиной не умеют. Не с той стороны руки приделаны.

Егорка погрозился Митеньке вилами:

— Езжай, езжай.

Дым шел уже тонкой струей. Ребята перестали смотреть, и работа снова закипела. Задавая снопы, Петька подбадривающе прикрикивал и поглядывал к веялке. Наташка стояла к нему спиной. Чулки у нее спустились, обнажив белые икры, еще не успевшие впитать пыль.

По горячим следам

Истопив печь, Юха напекла сдобных лепешек, пирогов с капустой и мясом, сама нарядилась, как на свадьбу: сарафан зеленый, фартук с плисовой каемкой, на голове бордовый платок. Обулась в новые полусапожки, кудри на висках закрутила гвоздем и отправилась.

Решила идти не улицей, а вдоль изб, чтобы люди из окон видели, какая она сегодня нарядная. Поровнявшись с избой Любани, замедлила шаг, чтобы та, увидев ее, сгорела от зависти, но вдовы дома не оказалось, лишь пестрая кошка, выбежав из сеней, жалобно мяукнула и прыгнула на забор. А вот изба второй вдовы, Усти. Юха, подходя, искоса посмотрела на нее. В окне виднелось лицо Усти. Прищурившись, вдова равнодушно смотрела куда-то в сторону. Конечно, она заметила Юху, но не хотела показать этого. Тогда Юха нарочно остановилась и, поставив мешок с провизией на землю, принялась то поправлять сарафан, то вздергивать повыше новые, в клеточку, чулки. Устя быстро вышла в сени и, по-мужичьи свистнув, крикнула:

— Трезор!

Лохматый, в репьях и череде, кобель, вымахнув из-за угла и тявкнув, завилял хвостом.

— Узы ее, Трезор!

Кобель рванулся к Юхе, гавкнул, но Юха бровью не повела.

— Еще раз узы! — приказала Устя собаке, но та, видя знакомого человека, в нерешительности вертела хвостом.

Убедившись, что собакой Юху не проймешь, вдова принялась сама:

— Ишь нарядилась в чужое добро.

— А ты рада бы одеться, да не в чего?