Ларец Самозванца

— Так ведь… — замялась Зарина, из-под ресниц наблюдая за тем, как меняется лицо сотника, как его взгляд упирается куда-то на пядь пониже её подбородка. — Куда нам размещаться-то, господин? Нам ведь воз нужен! Целый!

— А чего ты меня спрашиваешь?! — вызверился на неё Кирилл. — Вот его спрашивай!

Палец его, прочертив в воздухе замысловатую линию, указал на пана Анджея…

Пану Анджею, однако, оказалось не до телеги. Он страдал дикой головной болью, к которой примешивался стыд. Он, лучший друг и правая рука пана Романа; он, один из лучших рубак Волыни, вместо того, чтобы помочь другу, провалялся рожей в объедках и ещё орал что-то спьяну, когда пан Роман, бедный Ромек, падал на пол, сражённый подлым ударом москаля! И — словно в наказание — проклятая татарская девка, как напоминание о его позоре…

— Я тут при чём? — угрюмо поинтересовался он. — Вон тот мужик, считающий себя благородным воином, холоп из холопов, теперь ваш господин! Что он пожелает, так и будет!

Речь пана Анджея была слегка сбивчива и чересчур груба, но вряд ли можно его за это судить. Ведь он, бедняга, отлично сражался с этим самым сотником за победу и если проиграл, то лишь самую малость! На третьем кувшине скис!

— Он меня отослал к тебе! — тем временем, решила настоять на своём проклятая девка. — Скажи мне, куда грузить вещи!

— У-у-у! — взвыл пан Анджей. — Да чтобы всех этих москалей, до единого! Нехай его рожа окажется на заднице, а вместо рожи задница как раз и вырастет! Да чтоб его уши стали длинными, как у осла, а корешок и вовсе отсох!

Он мог бы ещё долго разоряться, сыпать самыми изощрёнными оскорблениями. Но внезапно умолк, насупился, словно сыч и молча уставился куда-то в сторону. Молчание быстро становилось из странного — тягостным.

— Ладно, грузись вот на тот! — хмуро сказал пан Анджей.

Он и не представлял, что всё самое худшее достанется его противнику…

Кирилл, не подозревая о грядущей беде, направлялся к коню, когда наперерез ему, раскинув радостно руки, сияя красным от слёз ликом, хлюпая распухшим от долгих рыданий носом, выбежала Татьяна. И — бухнулась на колени, прямо перед ним.

— Спасибо тебе, благородный воин! Ты — лучший из лучших, тебе нет равных по благородству!

Она, похоже, ещё долго могла нести подобную околесицу, но Кирилл, которого быстро перекосило, резким взмахом ладони остановил льющийся на него поток фимиама.

— Что случилось? — мрачно поинтересовался он.

— Как? — удивилась Татьяна. — Но ведь ты отпускаешь меня! Или… Или моя служанка ошиблась? Неправильно тебя поняла? Боже, за что ты караешь меня?! Я так страдаю, Господи!

Теперь она снова ударится в слёзы — понял Кирилл и поспешил оборвать её:

— Я отпускаю тебя, отпускаю! Успокойся, боярыня! Не думаю, что это добавит тебе счастья, но уж всяко снимет груз с моей души. Но если ты попытаешься сказать ещё хотя бы одно слово… одно слово благодарности! Я… Я заберу тебя с собой!

Угроза подействовала. Немедленно заткнувшись, боярыня испуганными глазами уставилась на него.

— Иди, собирайся! — всё так же хмуро сказал Кирилл. — Я думаю, тебе стоит поспешить! Не знаю, как вы, а мы выступаем через полчаса!

Татьяна метнулась налево, ринулась направо… Наконец, её метания обрели хоть какой-то смысл.

— Понял? — негромко, с плохо скрываемым торжеством, спросил Кирилл у подошедшего Шагина. — Это ж всю дорогу до Москвы такое терпеть!

— Не стоит тысячи монет! — печально согласился верный, всё понимающий слуга. — Это ж сколько слёз было бы пролито — жуть!

— И Бог весть, когда мы были бы в Москве! — поддержал его Дмитр Олень, изрядно повеселевший. — А так… А так — только мужская компания, только солнце, только огонь костра! И — никаких баб до самой Москвы!

— Ну, это ты через край хватил! — с явным осуждением возразил Прокоп, но встретился взглядом с яростными глазами атамана и поспешно поправился. — Никаких баб!

8

Пока оба отряда ехали, смешав ряды, их потери не были видны постороннему взгляду. Но сколько было той езды? Это ж ночью расстояние удесятеряется! Днём же от лесного озера и до дороги на Званицу оказалось всего десять вёрст. Для конного отряда, пусть даже с перегруженными раненными и утварью возами — два-три часа неспешной езды. А никто больше и не спешил! Преследователи настигли беглецов и одолели — тут себе не лгал даже самый гонористый из живых ляхов, Людвик Пушкарь. Беглецы, по крайней мере, какая-то их часть, остались живы, что радовало. Их, увы, осталось не слишком много, а погибшие были похоронены в одной могиле со сразившими их московитами… Вот пришла пора дороге раздваиваться, и одна вела на Москву, а по другой можно было легко доехать до града Киева, славного, увы, больше историей своей, чем нынешней жизнью. Разделились на две очень неровные части…