Лариса Рейснер

От 28 июля 1923 года: «Знаешь, мышка, тебя здесь совсем было похоронили… Была получена телеграмма: „Ваша жена умерла“… В министерство иностранных дел было вызвано пять переводчиков… Можно представить себе панику, какая воцарилась среди сердаров и послов. Душка-маркиза проплакала себе все глаза. Дипломатический корпус имел заседание для обсуждения вопроса о способе подготовления меня к этой трагической новости. А я недоумевал, почему все послы встречают меня с вытянутыми лицами и избегают говорить о тебе. В результате, когда все разъяснилось tout le mond (фр. – весь свет), решил, что тебе, как заживо похороненной, предстоит долго жить… В общем, без тебя очень и очень скучно».

От 26 августа 1923 года: «Милейшие Патерно уехали, взяв на прощание твой адрес, чтобы написать тебе по прибытии в Рим. Опыт нашей дружбы показал возможность и взаимную пользу контактной работы Италии с Советской Россией на Востоке. Маркиз проникся соответствующим настроением и дал мне категорическое обещание добиваться полного признания Советского правительства, рассматривая этот вопрос под углом зрения итальянской политики на Востоке».

Дальше Ф. Раскольников пишет, что на банкете в честь уезжающих итальянцев Патерно начал свою речь с того, что около года назад ему был оказан радушный прием в Кала-и-Фату среди цветов. «Лучшего цветка сейчас, к сожалению, нет среди нас», – с унынием прибавил итальянский посол. И добавил: «Я каждый вечер ходил в кинематограф специально для того, чтобы посмотреть фильму, снятую Налетным в свое время в Кабуле и Кала-и-Фату… Горячо любящий тебя твой Федя».

От 12 сентября 1923 года: «Дорогая моя, единственная моя Ларунечка! Ну откуда ты взяла, моя милая крошка, о каком-то мнимом „охлаждении“? Поверь, что все обстоит по-прежнему и я жду не дождусь того счастливого мига, когда, наконец, заключу тебя в свои объятия. Ай-яй, Ларуня, какая ты, оказывается, злопамятная! Мало ли что может быть между супругами, мало ли какие слова могут вырваться у меня с языка в порыве минутного раздражения. Но нельзя же в самом деле думать, что все это было всерьез. Как бы то ни было, наша теперешняя разлука мне еще больше показала, насколько мы с тобой не случайные попутчики, а муж и жена воистину, по призванию… Передача этого письма внушает мне уверенность, что эта „лирика“ достигнет непосредственно тебя, минуя нежелательных читателей, без всякой нужды, а исключительно по своей врожденной подлости перлюстрирующих чужие письма. Ведь не может быть и речи о контроле надо мной. Я прекрасно знаю, что партия мне безгранично доверяет. А между тем почти все письма от матери приходят ко мне с явными следами грубого, неумелого вскрытия. По советским законам письма на имя полпреда перлюстрации, конечно, не подлежат. Значит, находятся такие негодяи, которые вопреки закону проявляют свое любопытство. Это меня огорчает и заставляет воздерживаться от обнаружения своих интимных чувств. В этом отношении я подозрителен и недоверчив даже к хорошим знакомым, которым я передаю свои письма, адресованные к тебе, моя божественная жена».

От 13 сентября 1923 года: «Кстати сказать, знаешь ли ты, что недавно были обнаружены сильные признаки отравления у т. Соловьева, а затем у меня… Доктор Вахтель усмотрела в нашем заболевании симптомы отравления медленно действующим ядом. В связи с этим афганский повар, навлекший подозрения, был рассчитан. Сейчас все благополучно. Только ты, пожалуйста, шума по этому поводу не поднимай. Я отношусь к таким эпизодам, как к неизбежным в море случайностям. Помнишь, как я равнодушно отнесся к читульсутунскому происшествию с проволокой? А ведь это было несомненное покушение… Все твои треволнения, о которых ты мне пишешь, это буря в стакане воды. Пожалуйста, не заботься обо мне. Мое отношение к тебе в полном порядке. Я тоже уверен в тебе, как в каменной скале. Крепко-крепко обнимаю тебя, моя любимая жена. Искренне твой Ф. Ф.».

Октябрь 1923 года: «Дорогая, улетевшая из моего гнезда ласточка!

Твое роковое письмо от 4 сентября произвело на меня ошеломляющее впечатление, так как я по-прежнему люблю тебя без ума. Спасибо за деликатное соблюдение аппарансов. Пусть для внешнего мира мы разошлись по обоюдному согласию. Но на самом-то деле мы оба хорошо знаем, что ты меня бросила, как ненужную, никуда не годную ветошь…