Лариса Рейснер

Из письма к родственникам: «Милые мои Доники, не сердитесь на меня, потому что сама я на себя очень зла. Какая-то безразличная и холодная полоса на меня нашла. Вот только теперь начала оттаивать. Много этому помогла работа в институте: во-первых, экзамены (на днях сдаю первый) и, во-вторых, в папином кружке. Совершенно для меня ново и даже непонятно и подозрительно увлечение, с которым студенчество, такое холодное и анархически поверхностное, в последние годы принялось за работу в кружке. Просто поразительно, чтобы у профессора-юриста, и особенно после Бурцевской истории, оказалась аудитория в 200 человек. И я рада за папу, ему много легче читать в большой аудитории… Между прочим, Сорокин (дядя его знает, кажется) выпустил свою первую книгу „О преступлении и наказании“, очень интересный социологический очерк. У нас состоялся презабавный „обмен“, гм-гм, „печатными трудами“. Папа целую неделю смеялся после этого торжественного „обмена“… Ваша Ляля».

Труды титана социологической теории XX века Питирима Александровича Сорокина (1889–1968) известны во всех странах. А кому известны книги Михаила Рейснера сейчас? Зря Рейснеры смеялись по поводу обмена печатными трудами. Двадцатым веком был востребован Питирим Сорокин. Его теория дает метод анализа социальных явлений и метод уменьшения неопределенности в прогнозах. Для современной науки сорокинское наследие только в будущем станет впору. Он дал миру много плодотворных идей, часть из них была воспринята только после его смерти. П. Сорокин нестандартно мыслил, обладал живым умом.

Исторический процесс, по Сорокину, – пульсация трех типов культуры: первого – чувственного, то есть непосредственного восприятия действительности; второго – с преобладающим рациональным мышлением и третьего – идеалистического типа с интуитивным методом познания. Смена господствующих типов происходит во время революции, войн и кризисов. Выход из кризиса современного общества, связанного с развитием науки и материализма, П. Сорокин видел в будущей победе религиозно-идеалистической культуры, которая вберет в себя лучшее из других культур. Главное в его теории творческого альтруизма – взаимная солидарность, конвергенция на равенстве разных начал. Ненависть ничего создать не может.

Питирим Сорокин окончил Петроградский университет и с 1919 года в нем же преподавал, был лидером правого крыла партии эсеров. После Февральской революции работал секретарем А. Ф. Керенского. Его выслали из Советской России в 1922 году в числе нескольких десятков ученых, отличавшихся независимостью суждений и поведения. Умер он в США.

Отец и дочь

Про Питирима Сорокина написано, наверное, много книг. А про Михаила Рейснера-ученого написала только дочь в романе «Рудин»:

«Возбужденный ум Михаила Андреевича между тем достиг крепости и мощи, с перелома своих сорока лет он видел все тайны социального механизма и чувствовал в себе спокойную дерзость разрушителя, который весь в белом, с глазами, освобожденными от всякой лжи, с невозмутимой кровью и блестящим чистым скальпелем, стоит над своей эпохой и готовится к вскрытию и обозначению того, до чего не смеет коснуться ни один из современников…»

«Почему ты один? Почему нет ученика, хоть одного, но настоящего, который бы тебе верил?» – спрашивает Екатерина Александровна в романе.

«М. А. следил за иностранной печатью, с торжеством и ревностью замечая, как близко наука других стран подошла к разрешению загадок, которые для него уже были раскрыты, и как сияющий Млечный путь пересекал черту нищеты и вынужденного бездействия. Он испытал тайное соперничество умов в различных углах мира, работающих над сродными задачами, эту атмосферу напряжения догадок, которая соединяет электрическими нитями мозг людей, опередивших свое время.

Михаил Андреевич испытывал минуты ослепительного счастья. Ночью он будил жену и, чувствуя, как медленно холодеет лоб, как сердце отбивает пурпурный такт победы, говорил ей о новом, только что блеснувшем открытии, о невиданных орбитах, по которым с непогрешимой точностью двигаются, погибают и снова родятся культуры и миры. Екатерина Александровна многого не понимала, но у нее был гениальный инстинкт, и то, что муж приносил из лаборатории точного знания, она проверяла искусством, страданием и кислотой неумолимой этики… Но утром М. А., еще горячий от творческой ночи, бежал в университет, потом на всякие курсы и техникумы, ехал на бесчисленных трамваях, шел много-много кварталов пешком и к вечеру возвращался домой разбитый, с неудовлетворенным мозгом, который требовал немедленного освобождения от груза созревших идей, и с глазами, которые смыкались от усталости.

Дни шли за днями, жажда, тянувшая его к письменному столу, постепенно притуплялась и, наконец, исчезала совсем. Видения бледнели, догадки отступали на задний план, пока где-нибудь перед случайной аудиторией, перед школьниками они не прорывались наружу в последний раз блестящей, неудержимой и шалой волной вдохновения.

Профессор приходил домой взволнованный:

– Милая, какую лекцию я им прочел!