Лариса Рейснер

Вадим продолжает: «Только когда я уже был в состоянии сидеть на кровати, ко мне в комнату стали пускать Игоря. Он садился у окна, его веснушчатое лицо, озаренное косым лучом солнца, огненно-рыжим пятном выделялось на темном фоне стены. Быстрые руки, с длинными, сухими, как у матери, пальцами, быстро перебирали все стоявшие на столе предметы, ни секунды не могли остаться в покое. Игорь был стремителен, настойчив, всегда увлекающийся и беспокойный, казалось, он не мог ни на чем остановиться надолго… Когда иссякли наши обыкновенные мальчишеские разговоры, он начал рассказывать фантастический роман, в котором мы были главными действующими лицами. Фантазия Игоря была неудержима; Всемирный потоп и жизнь уцелевшей горсточки людей на вершинах Памира, потом мы основывали государство на Филиппинских островах, потом появлялась война с японцами, бесконечные героические приключения на подводной лодке, одним движением руки превращавшейся в самолет, революция в Петербурге и свержение Николая II, полеты на Марс – все чередовалось в непрерывном, ежесекундно менявшемся калейдоскопическом вихре. Иногда нить повествования Игорь передавал мне, пока я не постиг тайны управления непокорными разбегающимися во все стороны словами».

У Ларисы в автобиографическом романе Игорь будет читать своего любимого Орфея из «Метаморфоз» Овидия. Лучше него никто не читал Орфея среди одноклассников.

В 1916 году Игорь окончит гимназию Лентовской. Станет секретарем депутата Петроградской городской думы Д. 3. Мануильского. После революции будет работать, как и отец, в Народном комиссариате юстиции и Коммунистической академии. В составе первой посольской миссии в 1919 году уедет в Афганистан. С 1921 по 1925 год будет учиться на восточном факультете Военной академии РККА, после чего до 1935 года будет заведующим отделом востока и колоний Международного аграрного института. С 1934 года станет преподавать в Московском университете, где организует кафедру новой истории зарубежного востока, кафедру истории Индии в Институте восточных языков при МГУ.

В последние годы Игорь Михайлович Рейснер, доктор исторических наук, специалист по экономической и социально-политической истории Индии, Афганистана, Ирана, работал над отдельными главами для «Всемирной истории». Скоропостижно умер 7 февраля 1968 года в возрасте 59 лет. По мнению коллег, он был блестящим полемистом, умел на лету схватить свежую мысль, развить в стройную систему доказательных умозаключений, всегда стимулировал острый спор, всегда был в поиске нового, оригинального. Его отличали исключительный аналитический ум, глубокая эрудиция, нетерпимость к приспособленчеству, аполитичности и при этом самокритичность.

Между Ларисой и Игорем было три с половиной года разницы в возрасте, но по беспокойному уму, характеру, увлечениям они походили на близнецов. Лариса тоже не умела спокойно сидеть на месте. Есть фотография, на которой брат и сестра запечатлены с теннисными ракетками; в архиве Ларисы сохранился абонемент Игоря на посещение катка в зиму 1925/26 года на Петровке, 26 в Москве. В конце 1922 года, после двухлетней жизни в Афганистане, Лариса напишет брату: «Если бы ты знал, как вечерком в легкий снег – хочется взять тебя под руку и пойти на „Онегина“, фонари сквозь снежную сетку… Снится мне музыка чуть не каждый день».

На Рижском взморье с Мандельштамом

Но вернемся на берег Рижского залива, где Рейснеры отдыхали летом 1913 года в Асари (Ассерн). Курляндия – фамильная родина Михаила Андреевича Рейснера. И такая же родина для Осипа Эмильевича Мандельштама. Их предки на протяжении 150 лет жили рядом в одном географическом узле. Основоположника рода Мандельштамов (фамилия произошла от миндаля) пригласил в Курляндию Бирон, ему нужны были ювелиры и ремесленники.

Осипа Мандельштама родители привезут в Ригу в 1901 году, когда ему десять лет. Он оставит свои впечатления в «Шуме времени»: «Рижское взморье – это целая страна. Славится вязким, удивительно мелким и чистым желтым песком. Дачный размах рижского взморья не сравнится ни с какими курортами. Мостки, клумбы, палисадники, стеклянные шары тянутся нескончаемым городищем. Детский плач, фортепьянные гаммы, стоны пациентов бесчисленных зубных врачей, звон посуды маленьких дачных табльдотов, рулады певцов и крики разносчиков не молкнут в лабиринте кухонных садов, булочных и колючих проволок… По редким сосновым перелескам блуждают бродячие оркестры: две трубы калачом, кларнет и тромбон и, выдувая немилосердную медную фальшь, отовсюду гонимые, то здесь, то там разражаются лошадиным маршем прекрасной Каролины („Каролиненгалоп“ И. Штрауса-старшего). В Дуббельне у евреев оркестр захлебывался Патетической симфонией Чайковского. Широкие, плавные, чисто скрипичные места Чайковского я ловил из-за колючей изгороди и не раз изорвал свое платье и расцарапал руки, пробираясь бесплатно к раковине оркестра».