Ларочка

— А-а, — донесся пьяноватый и приязненный возглас. Очевидно, державшийся за банкетным столом чин, теперь догонялся в безопасных домашних условиях. Такие не любят светиться на публике. Этот факт очень работал на ту ларисину идею, что бородавочник просто струсил там в клубе. Чиновник поборол в нем мужчину.

— Как бы там ни было, я своего человека завтра присылаю. В девять!

— Само собо–ой!

— И без фокусов.

И она положила трубку.

25

Назавтра, на месте условленной встречи с Бабичем, после его посещения шамаринского кабинета, она застала его отца, директора мясокомбината. Все же он очень сильно отличался внешне от своего сына, не то, что Перков от Егора. Квадратный, веселый, напористый, с золотыми зубами в далекой глубине рта, в распахнутой дубленке, и букетом цветов.

— Где он? — Спросила свирепо Лариса у немного развязно подкатившего к ней колбасника. У нее были основания пребывать в бешенстве, утро отвратительно комкалось.

— Он просил меня передать вам эти бумажки… А это от меня.

Огромный, нестерпимо нелепый в данной ситуации и в это время дня букет.

— На словах он просил передать…

— Обойдемся без него. — Сказала глухо Лариса. Бабича она еще накажет, ревнивец хренов! Колбасника эта мысль обрадовала

— Обойдемся? Так поехали. Подано!

Она сомнамбулически погрузилась на переднее сиденье черной «волги», букет мешал, колбасник помогал с ним справиться.

— Документики наши важные положим на переднее сиденье.

— Можете выкинуть в канаву.

— Не понял.

— Еще час назад, это были документы государственной важности, а теперь это плохая туалетная бумага.

Лариса откинулась на сиденье.

— У вас курят?

— С этого момента да.

После нескольких затяжек:

— Я никогда не видела человека в такой истерике. Сначала он даже не хотел меня видеть. Даже хуже, он сделал вид, что при смерти, видите ли, у него инфаркт.

Колбасники потер переносицу горлышком бутылки от шампанского, которую собирался откупоривать.

— У кого инфаркт?

— У Александрова, моего шефа! Только у него нет инфаркта.

Вопрос колбасника сыграла роль искры, и опять все воспламенилось.

— Ведь все было оговорено, и все время одни кивки в ответ. Только доехать до Старой площади и поставить подпись. И тут его невестка мымра нарисовывается — у дяденьки сердечный приступ. Я почти сразу начала хохотать.

Бабич–старший уже обирал фольгу с горлышка.

— Но мне то видно, как он бегает по галерее, руками размахивает, то есть, спорит со мной. Глаза в глаза не может, а вот так, заочно, театрально, со всякими словами, это ему только дай. Да еще, видать, воображает себя чуть ли не в белых одеждах, какой он кристальный. «Он хочет остаться порядочным человеком, — говорит сука–невестка, — он не подаст руки людям, к которым я его заманиваю». Заманиваю, представляете?!

Колбасник сдвинул брови, ах, ты, боже мой, какие страсти!

— Ну, объясните, почему, если кто–то хочет остаться порядочным человеком, другой из–за этого должен греметь под фанфары?

В ответ хлопнула шампанская пробка. Причем, так удачно, что облила только кавалера.

Лариса несколько секунд сидела в ступоре, а потом вдруг расхохоталась. Как бы перепрыгнув из одной ситуации в другую. И в знак прощания с прежними заботами крикнула, перед тем, как приложить горлышко бутылки к губам.

— Да он просто, трусливое чмо, а не морская пехота. Так опозорить нашу такую армию.

— А, не захотел в депутаты? — Сообразил наконец–то Бабич–старший.

Лариса отхлебнула, найдя в шампанском новую энергию для возмущения.

— Ну, не могла же я просто так уйти. Рушится целая пирамида, сорок человек подогнаны один к одному по единственной схеме, и все должно пойти к черту, из–за старого неврастеника из морской пехоты. Я сказала, что уйду, только после того, как поговорю с ним. А она, невестка, мне говорит, что если вы поговорите с ним, то убьете его. Мол, вы любите гулять по трупам, так я вам этого не позволю. Это я‑то по трупам? Аристарх умер в объятиях жены, и ничего ничегошеньки у нас не было, спросите хоть у сынка вашего.

— Чего у него спрашивать, у дурака.

— Нет, все–таки, думаю надо что–то предпринимать, но в этот момент из дверей появляется еще и внучка. Ссыкуха, певичка, шестнадцать лет, два аборта. И говорит прямым текстом: а не пошла бы ты вон отсюда кагэбешная профура!

— Профура это что–то церковное? — Вдумчиво поинтересовался Бабич.

На секунду Лариса пресеклась, а потом прыснула. Чувствовалось, что она уже до шампанского приняла коньячку.

— Нет, это не церковное, это кагэбешное.

— Так надо было дать ему по морде.

— Так я обалдела. Вот они, оказывается, кем меня все эти годы числили. Помалкивали. А устами младенца заговорили. Я ее к таким докторам устраивала, и она мне!..

— Поехали! — Скомандовал колбасник шоферу. — Куда? — Наклонился он тут же к даме.

— В славянский бардак.

— Базар, может быть?

— Да теперь уже все равно, и давно. — Лариса расслабленно закрыла глаза, но через секунду вскинулась.

— А если напролом. Бумаги все со мной? Пажитный меня ненавидит, я его не знаю. Минус на икс может ведь дать плюс. Давай, как тебя там, Васятка, разворачивайся, на Старую площадь.

Бабич старший мягко взял ее за руку.