Ласточка

Да, работа ее тяжела физически, но она понятная, нужная, ничего бессмысленного Анна не делает. Поскребет пол – он будет чистый, польет яблони – листья на них зазеленеют ярче, яблоки нальются сочнее, вот и все. Молитвы… Особенно поначалу многочасовые молитвы, монотонные, малопонятные, ей помогали. Тем более что излишнее рвение в молитвах, как ни странно, в монастыре и не приветствуется. Послушничество – это работа на благо монастыря, а вовсе не истовое служение Богу в молитвах. Тут захочешь уйти в нереальный мир, да не дадут. День послушницы полон обычных мирских забот – уборка, прополка, поливка или чистка снега, работа на кухне, другие хозяйственные заботы, не кончающиеся никогда. Монастырь большой, запущенный годами и до конца еще не восстановленный.

Анна заметила, как Стеша с необычным выражением то и дело взглядывает за ее спину, и тоже обернулась и не поверила своим глазам. Ребенок? Что здесь, в монастыре, делает ребенок? На экскурсии к ним приезжают редко, ехать уж больно неудобно, никаких чудотворных икон у них нет, а если и приезжают, то в эту часть монастыря, жилую, не заходят; дорожки так искусно поворачивают, что праздные туристы прогуляются кружок, другой вокруг центрального храма, завернут, чтобы пройти мимо огромной розовой клумбы, на которой непрестанно трудятся одна-две женщины, не поднимая головы – пропалывают сорняки, рыхлят почву, поливают, отрезают засохшие ветки, да и уезжают восвояси, думая, что побывали в монастыре. А настоящий-то монастырь он вовсе не в храме, а в душах монахинь. А в душу, слава богу, заглянуть невозможно.

Стеша, увидев заинтересованный взгляд Анны, кивнула:

– Ага, вот я и говорю. Необычное у нас пополнение.

– В смысле? – нахмурилась Анна. – Это не гости? Что, ребенка взяли в монастырь? Ребенка… – Она всмотрелась. – Это же мальчик…

– Мальчик, – опять кивнула Стеша, как-то непонятно улыбаясь. – Восемь ему лет-то, что ли. Или семь. Мать точно не знает.

– Как не знает?

– А ты поди, поговори с ней, может, тебе скажет, вспомнит…

– Это… – Анна не могла поверить собственной догадке. – Это та женщина, о которой ты говорила? Алкоголичка?

– Сестра страдает грехом винопития… – поправила ее Стеша.

– Ну да, я страдаю грехом уныния, а она – винопития. Ясно. Обе грешницы.

– Я тоже грешу, Аня, – вздохнула Стеша.

– А у тебя какие грехи? – спросила Анна, тут же пожалев. Какое ей дело? Что за внезапно проснувшееся любопытство?

– Да так… Скоромного хочу в пост… Страсть как хочу… Грешница, грешница… Конфету вот съела… Ела и думала: «Вот, Господи, какая я у тебя неразумная…» И опять хочу.

– Хотеть – тоже грех?

– А как же, конечно… – Стеша не стала договаривать, потому что мальчик побежал прямо к ним по тропинке.

– Разве детей берут в монастырь?

– Как видишь.

– Но у нас женский монастырь, почему так разрешили? – растерянно спросила Анна, глядя, как вполне веселый, здоровый на вид ребенок подскакивая то на одной ноге, то на другой, бежит мимо них. Конечно, он не к ним бежал, просто так.

– Может быть, приют у нас будет… – зашептала Стеша. – Разговоры идут. Денег выделят, на ремонт храма, стен, башен. И дело будет хорошее… А то еще и гостиницу сделают, паломники к нам поедут…

– Зачем нам паломники? – удивилась Анна.

– Тебе, может, и не нужны! Так от них же деньги, а монастырю нужны средства. Ладно, все, заболтались мы с тобой, работать надо идти.

Стеша ушла, Анна тоже пошла в мастерскую, где она помогала с вышивкой. Как ни странно, оказалось, что она очень многое умела, только не делала этого в жизни. И шить, и вышивать, и управляться с растениями, и готовить, и придумывать рисунок для вышивки да еще и переносить его в форму алгоритмов. В той жизни у нее не оставалось времени на что-то, кроме работы. Дома, в семье, она мало что успевала – готовила и то не каждый день. Редко-редко в воскресенье, если была плохая погода, они не ехали на лыжи или на велосипедах в парк, Анна вместе с Антоном лепили пельмени, так повелось у них с самого начала совместной жизни. Дети, подрастая, стали им помогать. Это было очень веселое дело. Главное было кому-то запрятать в пельмешек вместо мяса кусочек теста, перемешанного с молотым черным перцем. Это был счастливый пельмень. Кто его съест – тому и счастье. Иногда пельменей оказывалось целых три. У Артема, разумеется, пельмени не получались, у него не хватало терпения их аккуратно склеивать, он только скакал вокруг стола, терся лбом об Анну, смеялся, лазал под столом.

Анна даже отмахнулась рукой от внезапно яркой картины ее прошлой жизни. Этой жизни нет и не было никогда. Ей так проще. Придумывают же люди себе судьбу, рассказывают о том, чего не было… Вот и она все придумала. У нее ничего нет, кроме сегодняшнего дня. Ни вчера, ни завтра нет. Разве не так учат проповедники счастья, не ориентированные конкретно ни на одну из мировых религий? Есть сегодняшний день, и будь им счастлив. А Анна тем более, и не стремится к счастью. Она просто живет одним днем, сама не зная, для чего.