Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

И только когда она решилась прикрыть глаза, острые как колья огненные резцы впились в ее ноги, и она вскричала, ощущая каждым членом тела погружение змеиных клыков. Иветта потянулась руками вперед, чтобы отбиться от бесноватых тварей, но предплечья ее затянули золотые лозы, а ноги сдавливали железные змеиные колья из благородного металла, вбивающие в нее шипы — холодные, как лед и горячие, как кипяток. Глазницы их были из чистых крупных рубинов, совершенный красный оттенок, темнее самой крови. Но она видела, как в сердцевине мелькнули черные щелевидные полосы, затягивающие ее в свой огненный водоворот, и душа ее сгорала в яростном пожарище огненного моря. Их золоченые тела обвивали ее колени, раздрабливая кости, огибали бедра, торс, сдирая одежду, их головы снискали путь между ложбинкой груди, устремляясь к гортани. Она не кричала, на это не было сил, но все еще пыталась высвободиться, выворачиваясь из схватки всем телом, отчего тернии погружались внутрь только глубже. Слепота боли окутывала, накрывала с головой. И в прострации, Иветта вспоминала, что в детстве думала о том, какие именно слова произнесет перед смертью, на что будет смотреть, о чем будет думать. Позже нелепые фантазии обескураживали. Дожить до старости и уйти в объятиях родного человека слишком счастливое будущее, эфемерное, как мираж в жестоких оковах пустыни.

Ледяной, потрясающий до нервов обод металла стискивал ее горло, сжимая как в капкане. Воздух давно не поступал в легкие, нижняя часть тела отнялась, ноги, словно оторвало. Ключицы с натиском разломились, и она в белой агонии считывала, как деформируется каждый позвонок, разбивающийся на части, отбирая волю.

Время, ей всегда нужно было только время, чтобы отомстить и уйти в тот мир без сожалений, без боли. Отчего же, когда она пожелала себе смерти, и темная обитель вечности пришла за ней, сознание не выскальзывало прочь из реальности. Стена под ней треснула, будто ее кости вогнали в каменную известь, а золотые цепи порвались, спадая с рук и ног, как драгоценные украшения, как пожухла листва. Иветта беспомощно повалилась на землю, чувствуя, как горло затопляет металлический привкус крови, и песок в этот миг казался мягче перин. Когда чужие руки коснулись плеч, мир мерк перед глазами, растворялся как туманная пелена. И в расплывающихся иллюзиях, она видела раскрывающие крылья солнца и глаза удивительной морской волны, замерзшие капли росы на лепестках василиска, и шепот, доносившийся из глубин игривого ветра. Его глаза видели ее насквозь, и ей представлялась, что он видит ее нагой со всеми грехами и проступками, со всей добродетелью и покаянием. Щеки девушки были мокрыми от слез, когда рукой она дотянулась до его красивого лица, тонкие черты, перед которыми бессильны были даже боги.

Ей хотелось очертить контуры его губ и прямого носа, провести кончиками пальцев по линиям шелковых бровей, таким же нежными, как и его длинные темные волосы. Она старалась выговорить хоть слово, но вместо слагаемых четких звуков изо рта вырвалась густая кровь. Иветта узнала человека, что поддерживал ее, осторожно прижимая к теплому телу. Это он вывел ее из мрака теней, что возжелали утопить непокаянную душу.

Но рука, которую он положил на залитый потом лоб, была холодной. Его голос походил на шелест листвы в равнинных лесах.

— Если ты и дальше будешь убегать и возвращаться ко мне с такими ранами, моих сил не хватит, чтобы излечить их. И когда она закрыла свои глаза, проваливаясь в полузабытый сон, он влил в нее всю свою силу, что затягивала раны и восстанавливала костную структуру, работу сердечного ритма и температуру тела, отпуская кошмар, расходившийся в туманной пелене. Когда она проснется, если он позволит ей, Иветта поцелует его руки, прикоснется лбом к земле, пав ниц перед ногами спасителя, и низко склонив голову к огню костра, произнесет, что любит все его существо. И слова унесутся в вышину к полной голубой луне, озаряющей нескончаемые долины белых песков пустыни.

Он мягко проводил пальцами по ее волосам и тихо прошептал:

— Меня зовут Анаиэль, дитя. И ты, когда очнешься скажи мне свое имя.

II

Холод милосердия есть молчание сердца; пламя милосердия есть ропот сердца.

Аврелий Августин

Безликая мелодия смерти наступала канувшей белой иллюзией. Смерть прозрачна и бесцветна, у нее нет имени и воспоминаний, нет боли. Ее окружает вечная как полная луна чернота, жар ее всемогущ, как пламенные слезы солнца. И даже самый самобытный мираж в чертогах ее обители являет ужас на самые стойкие и бесстрашные сердца.