Льды возвращаются

— Счетчик! Счетчик Гейгера! Радиометр! — требовал Овесян.

Люда осматривала ногу Шаховской, оказывая первую медицинскую помощь.

— Лю, милый, — сдерживая стон, тихо сказала Елена Кирилловна. — Как хорошо было, когда ты меня любила…

— Радиометр! — тряс за плечо Люду Овесян.

Люда нашла в сумке прибор.

Едва его приблизили к Шаховской и к Бурову, как он начал неистово трещать, зловещая красная точка загорелась на нем.

Буров и Овесян переглянулись.

— В Москву! — зашумел Овесян. — Сейчас же в Москву! Они получили чудовищную дозу облучения. В госпиталь!

— Буров! — в отчаянии крикнула Люда, бросаясь от Елены Кирилловны к Бурову, прижимаясь к его груди.

— Сейчас же отойти! — резко скомандовал Овесян. — Ты с ума сошла! Они же сейчас источники излучения!.

Неизвестно, действительно это было так, или Овесян этим окриком лишь хотел привести Люду в чувство, но девушка отпрянула, а Овесян встал между нею и Буровым.

Вертолет переменил курс и полетел прямо на аэродром, чтобы пересадить больных в предупрежденный по радио скоростной лайнер, который уже через два часа доставит их в Москву.

Глава девятая

МАЛОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Снова Африка! Милая сердцу Африка, в вечной любви к которой я поклялся на банановой просеке Сверкнувшего счастья.

Знакомый отель, занятый теперь под штаб «SOS», и знакомое место, где была разбита палатка, в которой мы разговаривали ночью с Буровым и Лиз…

Лиз! Она числится моей женой перед Богом и людьми. Увы, несчастливы все браки, аключаемые из долга, жалости или каких-либо других чувств, кроме одного… способного валить столетние дубы.

Лиз преобразилась. Лиз, которую я знавал в одеянье сестры милосердия, в дротивоядерном костюме дьяволенка и в изодранном ясивыми скелетами манто, эта Лиз, сняв одолженное сестрицей Джен подвенечное платье, сидя со мной в купе вагона, сразу же объявила, что отныне наша жизнь будет иной. Мы будем наслаждаться ею на коралловом пляже тихоокеанского островка, где она будет плести мне гирлянды из дурманящих цветов, любуясь на босоногих и загорелых ребятишек, которых мы народим, вопреки всему, что творится в обледенелом мире, где должно хватить экваториального тепла на нас двоих.

Я вспоминал об этих ее рассуждениях, когда с ужасом наблюдал из засохших после морозной зимы джунглей за великим переселением народов, вернее, за попыткой такого переселения…

Я примчался сюда, извещенный о грозящих событиях, и спрятал джип в зарослях, где вымерли уже попугаи и обезьяны.

Вдали на рейде стояло несколько кораблей. Катера буксировали к берегу огромные лодки или маленькие баржи, кунгасы, как их зовут моряки.

Я видел чернокожих, притаившихся в чаще. Они один раз уже освобождались от гнета тех, кто захватывал их дедовские земли, и теперь враждебно смотрели на погруженных в баржи людей и ждали.

Я тоже ждал, затая дыхание, стараясь разглядеть маленькие точки голов над бортами кунгасов. Ведь в каждой из них был целый мир чувств, надежд, страстей.

Что касается моей головы, то в ней надежд и страстей, очевидно, было так много, что для всего остального не осталось места. Потому, верно, я и не бежал с Лиз на купленный ею островок с бронзовыми таитянками на услужении, могущими услаждать танцем живота, а снова стал журналистом, всегда стремящимся в центр событий.

Пекло снова было в Африке, где я оказался одновременно со штабом «SOS», узнав о гибели раздавленной льдами яхты «Атомные паруса».

Да! Я снова впрягся в лямку журналиста, хотя мог бы нежиться под долларовым покровительством своей супруги. Печать отрава! Кто был напечатан хоть раз, всю жизнь будет стремиться напечататься снова!.. Даже если ради этого снова нужно было лезть в пекло.

И я бежал от Лиз в Африку, чтобы все увидеть самому.

На атомных руинах бывшего африканского города должна была вырасти новая столица малого человечества. Оказывается, то, что не могли сделать штыки, пули и даже атомные бомбы, сделали доллары Рипплайна. Чернокожее, неустойчивое, запуганное атомной бомбой правительство охотно пошло на сделку с организацией «SOS», заблаговременно скупавшей приэкваториальные земли. И теперь штаб «SOS» хозяйски готовился править ими.

У меня, у журналиста, была одна цель — наблюдать…

Людская волна на кунгасах приближалась.

Катера из-за мелководья не могли подойти к берегу и разворачивались ярдах в пятидесяти от пенной дорожки прибоя.

Кунгасы еще десяток ярдов шли к берегу, пока не натягивался буксирный канат, заставлявший их повернуться. Они становилась бортом к волне, грозившей перевернуть суденышки. Люди спрыгивали прямо в воду, оказываясь в ней по пояс, и муясчины, и женщины. Малолетних несли на руках.

Толпа людей, вздымая фонтаны брызг, с ликующими криками побежала к берегу.

И тогда раздались выстрелы и засвистели стрелы.

Люди бросались в воду, некоторые доползали до пенной дорожки. Волны прибоя кидали их на берег и тут же стаскивали обратно в воду.

Никто из высадившихся не повернул назад к кунгасам, которых, впрочем, уже и не было.

Я видел озабоченное выражение лиц чернокожих стрелков, а у некоторых даже испуганное.