Леди-бомж (Леди-бомж - 1)

Вообще-то от Ирки я добилась чего хотела и делать на "Достоевском" мне было нечего, но и ребенка оставлять без присмотра было нельзя.

Я перетащила Гришуню на палубу, в его манеж с игрушками. И мы с ним начали знакомиться.

Развеселившись, он самозабвенно пытался объяснить мне что-то на своем еще птичьем языке. Такой птенчик с хохолком, толстенькими, похожими на крылышки у пингвиненка ручками и крепкими упругими ножонками.

Он то и дело издавал мощные индейские вопли, от которых закладывало уши, и, приседая, прыгал в манеже так, что тот только жалобно скрипел. Бесхитростно ликовал, радуясь сытости, солнцу, здоровенной живой игрушке, которую изображала я, и расплескивал это ликование, вопя во все горло. Так он пел. Неиссякаемая энергия переполняла его, и я впервые увидела, как он танцует. Позже я выяснила, что Гришуня может дать сто очков вперед всем и всяческим "брейкерам". Он мог отплясывать сутками, даже в полном одиночестве. Зрители его волновали мало. Он наслаждался сам собой.

Время летело как пришпоренное. И я как-то напрочь забыла, кто я теперь, зачем здесь и как оно там будет, в грядущем.

Ирка объявилась уже под вечер, когда Волга стала багрово-желтой от заката, над затоном поплыли клочья тумана и я переодела мальчика в теплый комби-незончик и шапочку.

Горохову привез на моторке здоровенный пожилой мужик в рыбацкой амуниции, причалил к внешнему борту, и она забралась на палубу по шторм-трапу, волоча за собой кукан с еще живой рыбой и сумку. В сумке стеклянно звякало, но Ирка была совершенно трезвой и злобно-веселой.

Она помахала вслед лодке рукой, поглядела на сонного ребенка и ухмыльнулась:

- Не умотал он тебя? С непривычки?

- Где тебя носило?

- Носило меня, подруга, на станцию рыбоохраны... Аж на острова! Должки собирала... Видишь?

На кукане висела пара метровых судаков и несколько красноперок помельче.

- Не скалься, как акула... Ну, надо было... Там у них прямой телефон есть. С городом. Вот я до Зиновия и дозвонилась. Прямо до аптеки. Мол, парнишка прихворнул, кое-какие лекарства нужны. Кашляет, значит, и температурит. Я так думаю, что на температуру он купится. Пришлепает сюда, никуда не денется. Как ни крути, но сам-то знает - его работы Гришка... Григорий, значит, Зиновьевич...

- Ты в своем уме, Ирка? Зачем?!

Она закурила свою "Приму" и похлопала меня по плечу:

- Не дергайся! И ничего не боись... Я-то раньше и не колыхалась! Потому как одна была... А теперь мы вместе. Они об нас подошвы вытерли, так что ж, так оно все и будет? Нетушки! Вот ты чего хочешь? Дом отыграть, барахлишко дедово, верно? Плюс моральная компенсация в виде суммы прописью! За моральную с них тоже содрать можно, будь здоров! А для этого что надо? Возбуждение процесса! Ты не думай, не такая я уж дура... У меня знакомый есть, наш городской, старенький адвокатишко, Абрам Григорьич Циферблат! Еврей, конечно, но умный, как змей. Я к нему шастала, когда хотела их насчет Гришки додавить. Только у меня ничего не завязалось, а у тебя-то, Басаргина, полный верняк! На тебя такую липу навесили - люди до сих пор шепчутся: дело темное! Только то, что я в твоей тетрадочке написала каюсь, мол, и все такое! - этого мало. Мы Зюньку возьмем за жабры, он же слизняк, расколется! Получается - два главных свидетеля в отказ идут... Я и Зюнька! Какие-никакие, а законы все ж таки есть? Только знаешь, что я думаю? Если мы его расколем - Маргарита и не дернется. Она ж теперь блюсти себя обязана. Господи, да что ей ваш дом, когда у нее в лапах - город! А если еще и газетчиков свистнуть? Им только дай уцепиться! А тут ты - с совершенно поломанной автобиографией, внучка академического лауреата... И из-за чего? Вот увидишь, может, они и на мировую пойдут... Чтобы - никакого шухера!

Если честно, меня просто потрясла та злобная уверенная энергия, которую извергала Ирка Горохова.

- Только ты поначалу посиди где-нибудь... - прикинула она. - Не возникай. Чтобы он с перепугу не улепетнул...

- Вон там. Годится? - Я посмотрела на капитанский мостик над палубой. И покорно двинулась в укрытие.

Она заржала:

- Не суетись, подруга! Он же мамочки больше смерти боится... Прорезается только ночью. Чтобы - не дай бог! - никто не засек... Ему же даже видеть меня - запрет. Тем более Гришку...

- Ну и как ты представляешь весь этот процесс?

- А это уж позволь мне самой потрудиться! - Она сделала глаз с томной поволокой, прошлась туда-сюда походкой "от бедра", приподняла спереди юбку и задумчиво сказала: - Вот трусики надо будет черненькие напялить... Прозрачненькие такие. Он от черненьких - просто балдеет. Ничего прорвемся!

Мы переглянулись и прыснули.