Леди GUN

Пински знал, что последний такой приказ прозвучал из уст генерала ордена очень давно, так давно, что уже стал историей. Было достаточно других средств, с помощью которых достигалась цель. Даже наличие неопровержимых доказательств мошенничества аббата не послужило бы мотивировкой для его умерщвления. По большому счету, живой аббат мешал только кардиналу Пински. Будь Потрезе мертвым, у Пински сразу бы отпала нужда отстаивать свой авторитет. Высокопоставленные братья были осведомлены, что протекцию миссии Потрезе составил именно Пински. На кардинала косо смотрели, и это было невыносимо. После стольких лет беззаветного служения ставилась под сомнение его репутация. Дело о растрате оставалось открытым, но эта история была бы сразу предана забвению, если бы не стало главного ее героя. Это избавило бы кардинала от необходимости оправдываться самому, а так этот прохиндей может втянуть в неприятности и его. Кажется, он уже пытается это сделать, коль явился сюда.

– Да, это грех – лишать себя жизни, – сказал кардинал, – но такой же грех вводить в искушение других, доводить других до антигуманных действий по отношению к вам, Бенито, а потому скажу вам честно: я бы отпустил вам этот грех, из двух зол выбирают меньшее. Чтоб не быть голословным, я даже готов помочь вам.

Помощь материализовалась тут же. Она заключалась в крохотной ампуле, которую он достал из самого неожиданного места – из своего нательного креста, увенчанного большим александритом и являвшегося одновременно со своим обычным предназначением хранилищем для яда. Пински надавил на камень, александрит сместился в сторону, кардинал извлек из лунки ампулу. Он протянул ее аббату.

– Дорогой Бенито, я не настаиваю, это ваше решение. Действует мгновенно, это снимет вашу головную боль.

Потрезе вышел от кардинала с пустой головой и зажатой в руке ампулой. Спустя неделю он готов был сделать это с собой. Если бы не одно обстоятельство, он и впрямь наложил бы на себя руки.

О проблемах аббата узнал его давний почитатель дон Петруччи. Выслушав Потрезе, он предложил ему свою помощь. Дон Петруччи пообещал употребить все свое влияние, чтобы священник не подвергал себя собственноручной экзекуции. Результатом хлопот дона было решение генерала ордена об отправке аббата миссионером в Центральную Африку. Все ж лучше жить в Африке, чем умереть в Риме. Ну а дон Петруччи, после того как помог, чем мог, аббату, приобрел убеждение, что в России мошенников не меньше, чем в Ватикане.

* * *

Небольшая уютная вилла, скорее даже бунгало, затерянное в живописных лагунах и коралловых рифах Индийского океана, упрятанное в непроходимых мангровых зарослях и укрытое гигантской листвой кокосовых пальм, озарилось розовым светом восходящего солнца. Рассвет на Мальдивах всегда стремителен. Свет безжалостно вытесняет тень, и пекло в считаные секунды расправляется с утренней прохладой.

Из дома вышел черный от загара мужчина в белых шортах. Легкой поступью он направился к пестреющей ярким многоцветьем полянке перед ранчо. Здесь, у подножия потухшего вулкана, он возделывал цветник. Пришлось поспорить с тропическим солнцем. Избыток тепла он разбавил обильным поливом. Цветы прижились и расцвели. У него уже вошло в привычку приходить сюда ранним утром и любовно ухаживать за алтеями, розовыми, желтыми и белыми плюмериями, гибикусами и орхидеями. А особенно за своей любимицей Еленой. Так он назвал одиноко цветущую красную розу. Поначалу роза росла вялой и слабой, малейшее дуновение океанского бриза клонило ее к земле. Но человек был упорен. Теперь цветок твердо стоял на стебле и жадно впитывал свет раскрывшейся чашей своих лепестков.

Три года робинзонства для Бориса стали самыми счастливыми годами его жизни. Их ни разу никто не потревожил. Все получилось. В Киеве его и Елену считали мертвецами. Взрыв не оставил от «дублеров» и малейшей надежды на объективную идентификацию. Огонь похоронил ее навсегда.

Найденный на месте жуткого пепелища титановый перстень с монограммой, неуязвимый даже при таких температурах, был опознан. Киев содрогнулся от ужасной вести о свершившемся покушении на верхушку империи Матушки. Отцы конкурирующих группировок незамедлительно начали передел. Паника, охватившая структуры Матушки, помешала спокойно сесть и разобраться с документацией и бухгалтерскими книгами.

Лисовского упрятали в СИЗО по подозрению в сокрытии налогов и мошенничестве. Потом выпустили, но он и не помышлял поднимать дело, возвращать утраченные позиции. Его подмяли под себя новые люди.

Двадцать миллионов долларов – не иголка в стоге сена. Именно такую сумму Борис положил себе в карман, помахав ручкой Украине. Двадцать миллионов! Их искали. Но даже бухгалтера понятия не имели, с кого спрашивать.