Леди из Фроингема

Услышав, что Оливию интересует семейство Понглтон, миссис Грин обрадованно закивала и расплылась в такой широкой улыбке, что её глазки, окружённые глубокими морщинами, почти что скрылись от мира, а всё лицо покрылось ямочками и стало похоже на плохо пропечённую овсяную лепёшку.

– По-о-онглтоны, – с нескрываемым наслаждением выговорила она, откидываясь на спинку кресла и складывая руки на животе. Её узловатые короткие пальцы, сплетённые в замок, были покрыты пятнами чернильного цвета, а маленькая голова на морщинистой шее напоминала черепашью. – Старинное йоркширское семейство, да. Много про них говорят всякого, а я вот дурного не скажу. Дурное о людях говорить – грех. Диавол-то рядом, он всё слышит. Где богохульствуют или ближних честят – в тот дом он и направляет своих приспешников.

Миссис Грин умолкла, придав лицу выражение невинности: бледные губы плотно сжаты, редкие выцветшие брови приподняты, глаза опущены долу. Оливия, уже не в первый раз наблюдавшая подобную интерлюдию, спокойно отпила глоток крепчайшего чая, зная по опыту, что уже через несколько минут последует продолжение, и не ошиблась.

– Работёнка-то диаволу всегда найдётся, что уж там, – с невыразимой печалью изрекла миссис Грин, издавая тяжкий сожалеющий вздох и вновь принимаясь раскачиваться в кресле. – Люди-то каковы? Никого им не жалко, про всякого готовы дурную молву пустить. Даже вот взять леди Элспет – упокой, господи, её душу! – так ведь и про неё слухи распустили, будто она лорда Понглтона со свету сжила. Сначала окрутила его, а потом и жизни лишила. Подушкой, говорят, уморила, а пока он дух не испустил, всё шептала ему прямо в ухо: умри да умри, руки мне освободи.

– Как же кто-то мог узнать такие подробности?

– Вот и я говорю, – с жаром подхватила миссис Грин, – грязные рты у людей, и помыслы не чище. То-то диавол веселится, то-то потирает руки, – она разомкнула ладони и потёрла одну об другую, демонстрируя, как веселится Христов искуситель.

– А я слышала, что старый лорд умер из-за несчастного случая, – не сдавалась Оливия. – Что его лошадь понесла, и он запутался ногой в стремени, а потом…

– Пустое это, милая, – отмахнулась миссис Грин. – Она, говорю тебе, она устала его смерти ждать да и взяла грех на душу. А может, с Финчем они это всё дело обстряпали, как знать? Он парень молодой, видит, можно поживиться, вот они и сговорились старого лорда извести, да после на его денежки припеваючи жить. Недаром мастер Джордж его от Мэдлингтона отваживал. Понимал, видно, что погубит тот и отца, и мать.

Оливия не нашлась, что возразить на это безумное предположение, и решила направить беседу в другое русло.

– Миссис Грин, а почему все так боятся фамильной часовни Понглтонов? Говорят, там когда-то давно умерла юная девушка. Вы что-нибудь слышали об этом?

– Да кто же не слышал, милая? Грех-то какой учинила над собой, – перекрестилась миссис Грин, крепко зажмурившись. – Айрин Шепли её звали, и жила она у мельницы. С матерью одной жила, отца у неё в шахте завалило. Бедно жили, подённой работой кормились. Наградил её Создатель красотой, только ума пожалел: связалась она со старым лордом да и забрюхатела. Ходила к ведунье, что у ручья жила, за старой фермой Томасов, ходила, да без толку. Не смогла она преступный плод вытравить, крепко младенчик, видать, завязался. Мать её не знала, как в глаза людям смотреть. Работу им перестали предлагать, жили они впроголодь, огородом одним. А когда ребёночек народился, отлежалась она малость да и пробралась в часовню Понглтонов. Там она и прокляла всех будущих детей старого лорда и весь его род, и явился ей диавол, и говорит ей: «Возьму я душу младенца твоего, да и отдам демонам своим на растерзание». А она ему в ответ: «Не тронь душу ребёнка невинного, лучше мою возьми, всё одно пропадать мне». И повесилась она прямо там, и до самого последнего вздоха не смолкал у неё в ушах хохот диавольский, – и миссис Грин тонким голоском крайне бездарно изобразила дьявольский хохот.

Судя по всему, история эта была давно отрепетирована и рассказывалась несчётное количество раз, но Оливию передёрнуло от нескрываемого наслаждения собеседницы произошедшей трагедией. Та же, выдержав паузу, сделавшую бы честь и актрисе Королевского театра, добавила обыденным тоном:

– Нашли её на следующий день, к вечеру, когда праздник в самом разгаре был. Матушка старого лорда чуть чувств не лишилась, так…

– Какой праздник? – Оливия очнулась от невесёлых мыслей.

– Так в июне который, – ответила миссис Грин, недовольная тем, что её перебили. – В июне это произошло, лет двадцать семь, а может, и все двадцать восемь назад. Хотя… – она принялась считать, загибая пальцы и шевеля губами, – может, и больше времени прошло. Не обучена я грамоте, да и в голове всё путается. Но леди Эстер точно ещё жива была. Ух и гневалась она на сынка! Нрав у неё буйный был, пока здоровье позволяло, вот и чихвостила его на чём свет стоит. Жалко ей часовню было, её ещё при Толстощёком Хэле[10] строили.

– А что стало с ребёнком, который родился у Айрин? Он остался тут, в деревне?