Леди, которая любила готовить

— Вася, — Марья умела смотреть так, что руки леденели. — Подумай хорошо. Уедешь? Все решат, что ты и вправду виновата, раз сбежала.

Василиса обняла себя.

Она не сбегает.

Она… она просто хочет, наконец, пожить в тишине и покое. Разве это много?

— А вот если ты выйдешь замуж…

— Все решат, что вы нашли бедолагу, которому деньги важнее жизни, — это вырвалось само собой. Прежде Василиса не позволяла себе грубости. И во взгляде сестры появилось… удивление?

Пожалуй.

— Что будет недалеко от истины, — она все-таки присела и разгладила юбки. И подумала, что вот ее платье, пусть шито тем же портным, который старался для Марьи, пусть стоило немало, но вот… неудачненькое получилось.

Как вся ее жизнь.

Как сама она…

— Я свяжусь с Сергеем Владимировичем, — она надеялась, что голос ее звучит в достаточной мере спокойно. — Дом подготовят. Я соберу вещи… для остальных… не знаю. Придумайте что-нибудь. Уехала, к примеру, за границу… здоровье поправить. Или еще что.

Говорить, когда на тебя все смотрят, оказалось не так и просто. Но Василиса заставила себя продолжить.

— Я не собираюсь делать ничего дурного, я…

— Да, да, — Марья взмахом руки прервала этот лепет. — Что ж… может статься, так и вправду будет лучше. Для всех.

Глава 2

Окна палаты выходили на Екатерининскую улицу, где жизнь не затихала ни днем, ни ночью. И ныне вот один за другим загорались газовые фонари. В открытое окно ворвался свежий ветер, принес с собой запахи города, заставив зажмуриться, жалея, что только и остается, что нюхать.

Прислушиваться.

Приглядываться.

Демьян поморщился, когда по телу прошла очередная волна целительской силы. Ощущалась она холодною, и до того, что он с трудом удержался, чтобы не отряхнуться. Будто льду за шиворот сыпанули. Впрочем, лед этот вскорости растаял, унося с собой и то малое неудобство, которое вовсе причинял, и ставшею привычной боль.

Непроизвольно дернулась рука, и закованные в повязку пальцы вцепились в одеяло.

— Спокойнее, дорогой мой, спокойнее, — Марк Львович поправил пенсне, которое носил исключительно создания образа ради, ибо зрением обладал преотменнейшим. — Сейчас закончим. Прогресс наметился и немалый. Однако…

Он замолчал и на узком породистом лице его появилось выражение обиженное, будто произошедшее с Лапшиным каким-то неведомым образом задевало самого Марка Львовича.

— Я буду настоятельно рекомендовать вам покой. В ближайшие полгода точно…

— Но… — у Демьяна получилось сесть. Пусть не сразу, пусть тело, переполненное силой, становилось тяжелым, неподъемным, а перины, напротив, мягкими, и сопротивляться этой их мягкости было выше сил человеческих, но у него получилось.

И Павлуша помог.

Подскочил.

Подушки под спину сунул. Протянул флягу с водой, которую Демьян взял осторожно. Руки еще слушались плохо, пальцы и вовсе не гнулись, но Марк Львович обещал, что тело всенепременно восстановится. Вот только не уточнял, когда.

— Дорогой мой, — Марк Львович снял-таки пенсне и куда-то вдруг сразу подевались и острота черт, и породистость. Лицо вдруг сделалось мягким простоватым, с кругленьким подбородком, под которым наметилась характерная складочка, с пухлыми щечками и пухлыми же, какими-то совершенно женскими губами. — Вы ведь должны понимать, сколь вам повезло.

Повезло.

Демьян понимал распрекрасно. И повезло многажды.

…в первый раз, когда не отмахнулся он от того робкого, преисполненного какой-то неуверенности, но все ж написанного кривым почерком доноса о подозрительных личностях, что сняли дом у мещанки Авдотьевой. А ведь едва не отправил в мусорное ведро, к иным подобного толка. Ведь ничего-то по сути в доносе не было.

Студенты?

Или не студенты? Весна забрезжила, вот и съезжается в Ахтиар разный люд, добавляя жандармерии беспокойства. А студентов и своих-то с достатком.

…во второй, когда, мучимый предчувствием, Демьян все ж решил прогуляться по грязной Самощенской улочке, куда и городовой-то собственный заглядывал с немалою опаской.

…и в третий, столкнувший нос к носу с Яшкой Бесноватым, которого Демьян хорошо-то знал по прошлым делам, правда, тогда-то Яшка в политику не лез, приличным был человеком с точки зрения воровского обчества, уважаемым даже. А потому и видеть его в компании юноши бледного, чахоточного, но с характерно горящим взором было непривычно. Тем паче, что паренек также был Демьяну знаком, пускай не лично, но через сводки.

Адольф Азонский, более известный как Серп.

И вовсе не юноша, ибо давно уж четвертый десяток разменял, но то ли из-за чахотки, то ли из-за дара своего, то ли из-за особенностей конституции, а может, от всего и сразу, он гляделся обманчиво юным. И юность эта кажущаяся многих в заблуждение ввела.

Тогда Демьян, понявши, кого видит, лишь чертыхнулся.

Освободители.

Вот только этого дерьма в городе и не хватало.

…повезло, что эти двое были слишком увлечены разговором, слишком уверены в собственной безопасности, слишком… беспечны.

В Ахтиаре, в отличие от Москвы и Петербурга, революций не было.