Леди, леди, это я!

Если же ты – наркоман, то у тебя несколько больше прав, чем у трупа, но не обольщайся – их ненамного больше.

Ты все еще можешь ходить, дышать, спать, смеяться и плакать – а это уже само по себе немало. Ибо все это – жизнь, и следует считаться с тем, что тебе все это пока дозволено, поскольку все это ты в состоянии еще делать. Но раз уж ты стал наркоманом, то это означает, что ты уже втянулся в процесс умирания, то есть в процесс перехода в труп, а следовательно, не очень-то отличаешься от нормального, так сказать, полноценного трупа. Просто процесс умирания у тебя длительный и постоянный. Он начинается каждое утро, как только ты просыпаешься, чтобы сделать себе очередной укол, и он продолжается весь этот кромешный день, пока ты мечешься в поисках героина, прерываясь на короткие паузы для очередных смертоносных уколов, не прекращается он и по ночам, которые переходят в очередное утро. И так – по кругу, по кругу – как в проигрывателе, когда иглу заело и она все время перескакивает на старое место в пластинке, да только игла на этот раз воткнута в твою руку. Ты и сам знаешь, что ты – мертв, да и все вокруг знают это.

А особенно хорошо знают это полицейские.

В то самое время, когда труп Эйлин Гленнон раздевали, обмеряли и подвергали вскрытию, наркомана по имени Майкл Пайн допрашивали в дежурке детективов Восемьдесят седьмого полицейского участка. Допрос проводил полицейский, которого звали Хол Уиллис и который в ситуации, когда он мог либо задержать наркомана, либо оставить его в покое, обычно предпочитал оставить несчастного в покое. Очень много написано и сказано о психологии наркоманов, но Хол Уиллис не был психологом. Он был самым обыкновенным полицейским. При том еще очень дисциплинированным полицейским, который в совершенстве изучил дзюдо, поскольку он отлично знал, что рост его всего пять футов и восемь дюймов, а также потому, что еще в самом раннем возрасте понял, что рослые парни любят толкать маленьких, но что они это делают только пока маленькие не научатся толкаться как следует в ответ. Дзюдо – это точная наука и требует большой внутренней дисциплины. Наркомания же, с точки зрения Уиллиса, это в первую очередь полное отсутствие дисциплины. Он не любил наркоманов, но главным образом именно потому, что с его точки зрения им совсем не обязательно было быть наркоманами. Он, например, ни на секунду не сомневался в том, что если бы его каким-то образом приучили к героину, то от этого порока он избавился бы в течение недели. Он просто заперся бы в комнате и пусть даже выблевал бы там все свои потроха, но от порока несомненно бы избавился. Дисциплина – вот в чем дело. Нельзя сказать, чтобы он относился к наркоманам с какой-то особой ненавистью, просто он считал их людьми полностью утратившими над собой контроль, а утрата над собой контроля, в глазах Уиллиса, просто непростительна.

– Ты знал Ла-Скалу, да? – спрашивал он сейчас Пайна.

– Ага, – ответил Пайн. Он проговорил это поспешно и очень вежливо. Никакого вызова, но, правда, и без особого энтузиазма. Это “ага” прозвучало коротко, как удар по столу костяшками пальцев.

– И давно его знал?

– Да.

– Как давно?

– Два года.

– И все эти два года он был наркоманом?

– Ага.

– Ты знаешь, что он умер?

– Ага.

– И что ты об этом думаешь?

Пайн пожал плечами. Ему было двадцать три года, это был белокурый и голубоглазый юноша, глаза которого, казалось, были распахнуты в окружающий мир, что в значительной степени объяснялось тем, что незадолго до того как его взяли, он сделал себе очередной укол. Расширенные в результате этого зрачки придавали его взгляду особое выражение, которое только подчеркивали темные болезненные круги под глазами, оттенявшие белизну и яркость его белков.

– Кто-нибудь имел на него зуб? – спросил Уиллис.

– Нет.

– Ты уверен в этом?

– Ага.

– Кто поставлял ему снежок?

Пайн не ответил.

– Я задал тебе вопрос. Ты знаешь, кто был его толкачом?

– Нет.

– Врешь, – сказал Уиллис. – Он скорее всего брал зелье у того же, у кого берешь его ты. Пайн снова промолчал.

– Ну, ладно, – сказал Уиллис, – можешь покрывать своего толкача. Нет, я просто этого понять не могу – вы же несете ему последние гроши. Ну и валяйте себе на здоровье. Пусть наживаются. Но вы еще стоите за него горой, чтобы он мог себе спокойно и впредь вытягивать из вас все соки. Я спрашиваю тебя, идиот, кто у него толкач?

Пайн продолжал хранить молчание.

– Ну, ладно. Должен был ему Ла-Скала какие-нибудь деньги?

– Нет.

– Ты уверен в этом?

– Вы же – полицейский, – сказал Пайн. – Вам и так все хорошо известно – и как наживаются толкачи, и все такое прочее, правда? В таком случае вам наверняка должно быть известно и то, что работают они только под наличные. Нет. Тони ничего не должен был своему контакту.

– А как ты сам думаешь, кто мог его убить?

– Не имею ни малейшего представления.

– Ты сейчас сильно под кайфом?

– Нет, чуть-чуть, ничего особенного, – ответил Пайн.

– Когда кольнулся в последний раз?

– Примерно – час назад.

– Так кто же тебе поставляет снежок, а, Пайн?