Ледяное сердце Златовера

Потом, пока мы ощупью поднимались к ней на третий этаж по темной захламленной лестнице, я успел как следует проинструктировать Звенигора насчет правил поведения в подобном обществе, и, кажется, окончательно его закомплексовал.

Она впустила нас в симпатичную скромную квартирку, по которой из угла в угол слонялись две ко всему равнодушные кошки. Я не преминул подлизаться к животным, а наши мечи мы повесили на стойку, рядом с зонтиком мадам. Ей-богу, в жизни не видывал более чудного соседства.

Пожилая леди, впрочем, оказалась коммуникабельнее, чем при первом впечатлении, а уж совсем нас примирил с нею круглый столик в гостиной, накрытый под лозунгом: «Максимальное достоинство — минимальной ценой!»

— Право, мадам, — смутился я, — мы не можем объедать вас в условиях, когда добыча продуктов сопряжена с очевидными трудностями.

Мадам оживилась. Тема «что, где, почем» считается вполне светской.

— Я покупаю оптом, — гордо заявила она. — Так выходит дешевле, и я с моим запасом могу просидеть, не выходя на улицу, еще очень долго, пока все как-нибудь не уляжется.

Мадам разочаровала нас: в городе нам провизии не достать, бакалейщики отпирают лавку лишь на знакомый голос или на условный сигнал, и лично она скорее умерла бы с голоду, чем высунулась на улицу в такое время.

— Да что у вас такое стряслось? — не выдержал я всех этих околичностей. — Чума, что ли, в городе? Тогда где похоронные команды, карантин при входе? Почему ничего не делается и куда смотрит бургомистр?

Мадам поджала губы.

— Можно сказать, что и чума, — наконец сказала она. — Некоторые склонны считать это наказанием, посланным за грехи, но в таком случае совершенно не понимаю, при чем тут я?

На этой фразе я в нее влюбился.

— Вы все ж таки не умрете от голода, если не добудете пищу именно здесь, а только немного задержитесь в пути. Поэтому послушайте меня и поймите, что я гоню вас не от желания вам зла и не от старческой вредности. Немедленно покиньте город! Здесь не на шутку опасно.

Звенигор выразительно посмотрел на темнеющее окно, я перехватил его взгляд.

— Ночь за окном, мадам…

— Вы вооружены, — сказала она. — У вас добрые кони. Может быть, вы сумеете прорваться к воротам.

Она вдруг опустила глаза.

— На это глупо было бы надеяться, — опровергла она себя. — В очень уж злой час пришли вы сюда. По слухам, никому еще не удалось отсюда выйти.

Мы переглянулись, Звенигор казался встревоженным, а я подумал, что, возможно, мы говорим с сумасшедшей. До сих пор мне не встретилось ни одного признака реальной опасности, кроме очевидного массового психоза.

— Мадам, — решительно потребовал я, — прошу вас, скажите прямо, чего вы боитесь.

Здесь я хочу поделиться драгоценным опытом: никогда не вздумайте ничего «решительно требовать» у пожилых дам. До сих пор она, не поднимая глаз, теребила платочек, а тут испепелила меня негодующим взглядом:

— Господа, — а все-таки это моя заслуга, что из «уличных хулиганов» мы выслужились в «господа», — я впустила вас в дом и пригласила к обеду, потому что мне стало вас жаль, и уже этим я сделала больше, чем было бы разумно. Прошу, однако, учесть, что я совершенно не собираюсь рисковать ничем большим. У меня есть основания предполагать, что в самом ближайшем времени вы попадете в крупные неприятности, и мне не хотелось бы, чтобы мое имя и местожительство всплыло в каком бы то ни было контексте. Поэтому я призываю вас не заводить со мною опасных разговоров и… — она с тоской посмотрела на окно и, поколебавшись, завершила: — немедленно покинуть мой дом. Господа, выпутывайтесь сами!

Для меня было совершенно очевидно, что она действительно боялась! Я-то видел, что ей стыдно и больно выставлять нас за порог, глядеть в наши непонимающие, глупые, пока еще живые лица, и что она изо всех сил сражается на стороне благоразумия с чувствами более высокими, с принципами, в каких ее воспитывали с детства. Честно говоря, я мог бы на нее нажать и получить исчерпывающее объяснение, но мне показалось нечестным вынуждать на акт гражданского мужества старушку, тогда как толстомордые бакалейщики забаррикадировались и трясутся в своих погребах.

Поэтому я распрощался с мадам в высокопарном стиле минувшего столетья, и ее лицо, обращенное нам вслед, было жалостливым, растроганным и совершенно бессильным что-либо изменить. Она держала дверь открытой все то время, что мы спускались, потому что в парадном не было света, и меня глубоко растрогала эта ее забота о целости наших носов, тогда как нам предстояло до утра блуждать во тьме неизвестных опасностей. Мне показалось, что даже замок парадного защелкнулся за нами со звуком облегчения.

— Послушай, — сказал мне Звенигор, когда мы стояли на крыльце,

— может, я глуп, но я ничего не понял.

— Я тоже, — отозвался я, — но готов рассмотреть твое предложение о развалинах. Пойдем, отыщем лошадей и попытаемся найти убежище на ночь. Мы с тобою хоть ребята и непростые, но все же страхи старой дамы меня впечатлили. Вот только не знаю, — на улице не зажегся ни один фонарь, и колотушки сторожа тоже не было слышно, — как мы найдем в такой тьме нужное место?