Ледяное забвение

– Это не совсем так, – обиженно возразил Шелленберг. – Я ведь действительно учился с тобой в одном университете, и в студенческие годы у меня и в мыслях не было сделать карьеру в СС. Кстати, в университете я вступил в студенческий союз, защищавший интересы и достоинство студентов.

– Ну да, благими намерениями вымощена дорога сам знаешь куда…

– Ты напрасно иронизируешь. В СС, кроме охранных отрядов и тайной полиции, есть и другие службы, выполняющие очень интересные задачи. Я, например, работаю в организационном отделе зарубежной службы и в прошлом году совершил длительную поездку за границу, во время которой объехал всю Западную Европу. Так что можно считать, что благодаря службе в СС моя давняя мечта о дипломатической карьере в какой-то мере сбылась.

– Для того чтобы отправиться в заграничное турне, необязательно служить в СС, – резонно заметил Гюнтер.

– Это ты о своей недавней поездке в большевистскую Россию? – оживился Шелленберг.

– У нас была экспедиция на Кавказ, а не в Россию, – счел нужным уточнить Гюнтер.

– И как там, на Кавказе, сейчас относятся к советской власти? – полюбопытствовал Шелленберг.

– Не знаю, – пожал плечами Гюнтер. – Все, с кем мне довелось там пообщаться, избегали разговоров на политические темы.

– После сталинского «большого террора» русские теперь собственной тени стали бояться! – удовлетворенно констатировал Шелленберг.

– Лично я не замечал, чтобы они выглядели такими уж запуганными, – возразил Гюнтер. Он хотел добавить: «Как мы, немцы», – но вовремя прикусил язык. Интеллигентный с виду оберштурмфюрер Шелленберг был для него, пожалуй, опаснее любого гестаповца. Знакомство с этим эсэсовцем, впрочем, могло оказаться полезным.

Гюнтер, недавно присоединившийся к группе оппозиционно настроенных немецких офицеров, должен был всячески скрывать свою неприязнь к нацистам. И с Генрихом фон Митке ему, конечно, не стоило так вызывающе себя вести. В условиях массового доносительства, охватившего гитлеровскую Германию, только глубокая конспирация могла спасти участников антинацистского заговора от вездесущего гестапо – тайной государственной полиции, занимавшейся борьбой с противниками национал-социалистического режима.

Элементарные правила конспирации требовали, чтобы каждый знал лишь то, что ему необходимо было знать, а личные контакты были сведены к минимуму. Ведь если человек действительно чего-то не знает, он не сможет рассказать об этом даже под пытками. Встречи участников разных оппозиционных групп проводились, как правило, без личного представления, при этом каждый мог знать не более двух-трех человек из всех присутствующих.

Лично Гюнтер знал пока только одного участника антинацистского заговора – лютеранского пастора Дитриха Бонхеффера, с которым был знаком еще с юности. Дитрих был на четыре года старше Гюнтера и относился к нему, как к младшему брату. И когда Гюнтер однажды спросил его: «Имеет ли христианин право участвовать в сопротивлении нацистской диктатуре?» – Дитрих ответил, что, по его мнению, такие действия, как ложь и убийства, совершенные во имя этой борьбы, остаются грехами, несмотря на высокие мотивы участников германского Сопротивления, однако они могут быть прощены Христом. Также Дитрих заверил Гюнтера в том, что попытка оппозиции убрать фюрера, даже если бы это означало убийство тирана, была бы, по сути, богоугодным делом, ведь Гитлер – это антихрист.

После подобных откровений пастыря и богослова Дитриха Бонхеффера у Гюнтера отпали всякие сомнения в праведности борьбы против фюрера. Военная присяга, принесенная лично Адольфу Гитлеру, являлась серьезным препятствием для привлечения кадровых военных под знамена антинацистской оппозиции, состоявшей, прежде всего, из офицеров вермахта и абвера[9].

Но в 1938 году, когда война еще не началась, примкнувшие к оппозиции немецкие офицеры могли не опасаться обвинений в предательстве своей родины. Тот, кто хранил верность Германии, которая была их родным домом и которую нацисты уничтожили и растоптали, превратив ее в гитлеровский «тысячелетний рейх», должен был иметь мужество для осознания этого факта и всех его последствий. И все круги оппозиции были едины во мнении о необходимости уничтожения нацистского режима, возникшего, как считал Гюнтер, из-за извращения немецкого национализма, за который он всегда испытывал стыд.

Ему претило напыщенное национальное самолюбование «немецким мышлением», «немецкими чувствами», «немецкой верностью» и лозунгом «Будь немцем!». Все это было Гюнтеру глубоко отвратительно, но ничуть не мешало ему быть хорошим немцем, и он часто таковым себя осознавал. Он относился к своей нации так же, как к своей семье, и, как бы он ее ни любил, ему в голову никогда бы не пришло орать на каждом углу: «Моя семья превыше всего!», по аналогии с первой строчкой «Патриотического гимна немцев» – «Германия превыше всего!», которую нацисты сделали своим девизом. Те, кто хотел подчеркнуть противостояние с Третьим рейхом и нежелание иметь с ним ничего общего, использовали термин «честная Германия».