Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Все дни Цагеридзе по-прежнему проводил у Громотухи или на Читауте, в курье — узком и длинном заливе, — ниже запани, где сплавщики наконец приступили к сооружению «головок» — будущих опорных частей плотов, к которым будут «подвешиваться», прикрепляться тысячи кубометров бревен, связанных толстой проволокой в пучки.

На Громотуху, собственно, ездить было уже незачем. Туда через каждые три-четыре часа приходил дежурный и делал попуски воды, а в следующий заход — перекрывал шлюз, чтобы дать хорошенько замерзнуть воде, разлившейся вдоль снежной дамбы.

В курье велись сейчас работы не менее важные, чем в свое время на Громотухе. Не будет готовых «головок», и не отправишь по первой воде вот этот, замороженный в запани лес, даже если он и благополучно отстоится.

С постройкой «головок» очень опоздали. Все люди, весь транспорт были заняты на ледовых работах, а крупный лес для «головок» заготовлялся за Ингутом. Нужно успеть навозить его побольше, пока прочна дорога через Читаут и пока не задурил снова своими непроходимыми наледями Ингут. Тогда придется возить лес кружным путем, через мост, который находится почти у самого Покукуя. А времени и так нет.

Цагеридзе день ото дня все больше ощущал, насколько грозным теперь становится отставание в подготовительных работах, то, о чем, между прочим, когда-то ему говорила Баженова, показывая свои плановые расчеты и поражаясь той напористости, с которой Цагеридзе взялся за спасение замороженного леса.

А тут еще появлялся Василий Петрович с кипой нарядов, ведомостей, с банковскими документами. И говорил хладнокровно:

— Лимитов подготовительных более нет. Исчерпаны. Громотуха съела вчистую. Не резина. Не сдюжили, лопнули. Как будем, начальник, порядке твоей второй резолюции и дальше двигать? Какой статье? Или какой сам Бобыкин захочет: дебет, кредит — будь здоров? Ладно, расписывайся. Только твердо, без дрожания руки, по образцу подписи. Когда расстрел, холера одна — шестью или двенадцатью пулями.

И Цагеридзе расписывался.

В один из вечеров, когда Цагеридзе особенно долго засиделся у себя в кабинете, к нему заглянул Баженов.

— Николай Григорьевич, помнится, вы спрашивали: скоро ли я уеду? Я принял решение: на следующий день после ледохода. Мне необходимо знать результаты.

— Какие результаты? — язвительно спросил Цагеридзе. — Вашей деятельности?

— Нет, почему же, — невозмутимо ответил Баженов, — деятельности главным образом вашей. Я не посягаю. Хотя надеюсь, что и некоторые мои советы тоже оказались полезными.

Вошел Василий Петрович со своими документами, и Цагеридзе весь повернулся к нему, жадно протянул руку к бумагам, которые обычно брал всегда с неприязнью. Баженов помедлил и удалился, бросив на ходу:

— Ну, хорошо, мы как-нибудь после. Или дома поговорим.

— Гонит работу, — подмигнул вслед ему Василий Петрович. — Силен! Меня пересиживает. Упорный. А к диссертации матерьял у нас подходящий. В столовке Елисеевна отбивные классно готовит. В конторе тоже тепло. Тихо. Командировка научная. Начальнику рейда ни с какого боку его не взять. А он возьмет себе в диссертацию все что надо. Хочешь кросворт?

Приди Василий Петрович первым, и Цагеридзе отказался бы слушать его загадки. Но рядом с Баженовым бухгалтер теперь уже всегда выигрывал.

— Давайте! — с удовольствием сказал начальник рейда.

Бухгалтер дождался, пока начальник закончит подписывать документы, и тогда только начал:

— Парень был. Фронт. Еще первая мировая. Закопались обе стороны в землю. Как в домах обжились. Кто ботинки подколачивает, кто давит вшей, кто в картишки — двадцать одно. Гармонь. Песни. Тоска. А как? На то война. Позиционная. Куды денешься? В атаку идти и то легче. Только не сидеть бы в норе. В разведку пошлют — праздник. У немцев — та же холера. Песни грустные, гармонь. Всем надоело. Но «рус, камрад» тогда еще не кричали. Бились во всю злобу.

Ну — парня в разведку. Пустяк: где пулемет у немцев поставлен?

Пора осенняя. Бурьяны наросли в рост человечий. Стороной — кусты. Сухие, безлистые. Дело ночью, но в небе месяц. Горбушкой узенькой. Разведчику самая благодать. Что надо — высмотрит. Все же каплю светлее. А сам не заметен. Тени на земле жидкие.

Вот полазал парень, все выглядел, запомнил — обратно. И надо ему немецкий ход сообщения пересечь. Из бурьяна голову выставил. Налево поперечная траншея. Часовой ходит. Мелькнет против хода сообщения, как в окошке, и на две минуты нет его. У немцев точность. Не нарушит. Мотай, парень, на ус. А направо — углом загнулась траншея и вовсе не видать никого. Пустая щель. Дальше — песни поют.

Выждал парень. И только через ход сообщения перемахнуть — раз! — из траншеи, из щели этой пустой, появляется немец. Во! Секунда бы, и парень точно на него напоролся. Фарт так фарт! За спиной у немца ящик. На ремне. Торопится, бежит по щели. Вдруг ящик — на землю! Сам за штаны. За угол. Понял?