– Все в порядке? – Гейдж взглянул на меня поверх «Зейна и павших лидеров». Он уже довольно долго читал эту книгу, время от времени издавая удивленные возгласы. Теплый свет догорающей свечи смягчил резкие линии его лица. Или, возможно, он намеревался одарить меня своей легкой улыбкой, чтобы усыпить мою бдительность. Намерения Гейджа нельзя было назвать прозрачными, и я потратил достаточно времени на выяснение его мотивации. Мне нужно было это как-то исправить.
– Конечно, нет, – я снял очки, достал тряпочку из нагрудного кармана и стал методично полировать линзы.
Гейдж с тяжелым стуком отложил книгу.
– Не хочешь поговорить об этом?
Я приподнял бровь.
– О чем тут говорить? Ты в курсе всех проблем, которые на нас навалились.
– Иногда от разговора на душе становится легче. Даже если ты просто повторяешь то, что и так известно, – он провел рукой по подбородку, и мое внимание привлекла цитриновая эмблема на тыльной стороне его ладони. Цвет метки был невероятным и почти таким же ярким и живым, как сам Гейдж. Даже сейчас, когда он выглядел таким измотанным и сонным, его серо-голубой взгляд оставался интригующим. И обезоруживающим, но… Я вернул очки на место и опустил взгляд на столешницу.
Когда я ничего не ответил, Гейдж лишь покачал головой и встал, чтобы снять пальто цвета красного вина. Он повесил его на спинку стула и потянулся. Туника на его груди натянулась, очерчивая напряженные мышцы. Я с трудом сглотнул.
Однако я не был зверем и не собирался позволять какому-то чужаку вроде Гейджа залезть мне в голову и ослабить мою защиту. При помощи магии или без нее.
Откашлявшись, я кивнул в сторону «Зейна и павших лидеров».
– Тебе интересно читать нашу историю?
Гейдж смотрел на меня в течение долгого времени.
– О, да, она весьма увлекательная. Я встречал имя Зейна в некоторых других книгах, но его история, его рассказ о смерти и магии, которую он принес с собой… – он помахал рукой в воздухе в попытке что-то проиллюстрировать и ухмыльнулся. – Слова ускользают от меня.
– Должно быть, это редкое явление.
Он рассмеялся, и от его низкого неподдельного смеха внутри у меня все сжалось от странного чувства.
– Ты сейчас пошутил? Насколько это
– Весьма редкое.
– Жаль, – его ухмылка стала совершенно дьявольской. С нарочитой медлительностью он обошел свой стул и направился ко мне. Гейдж прислонил бедро к столешнице всего в нескольких десятках сантиметров от меня. – Готов биться об заклад, на самом деле ты довольно смешной.
С легкой усмешкой я покачал головой.
– Не говори ерунды. За мою долгую жизнь лишь один человек называл меня «смешным». Он считал, что у него потрясающее чувство юмора, и, следовательно, это делало его экспертом в данном вопросе, – я опустил голову, горькая радость воспоминаний явно отразилась в моем тоне. – Если подумать, его насмешки в завуалированной форме зачастую становились источником неприятностей. Он просто не мог пройти мимо какого-нибудь пьяного болвана и не нарваться на драку.
Гейдж провел пальцами по подбородку, на его губах по-прежнему играла ухмылка.
– Похоже, этот загадочный человек тебе дорог. Кто же он такой?
Я застыл от пронзившего меня шока. Неужели я действительно сказал все это вслух? Этот чертов шарм заклинателя, должно быть, развязал мне язык. Считаные секунды назад я полностью контролировал ситуацию, но вот я уже рассказал ему о фактах своей жизни, которыми не собирался делиться. Мне очень хотелось винить Гейджа в том, что именно из-за него я теперь думал о том, о ком не вспоминал целую вечность.
Гейдж ждал ответа, его завораживающий взгляд вытворял странные вещи с моими внутренностями. Мои пальцы изнывали от желания снова снять очки и отполировать линзы, чтобы я мог разобраться с этими странными чувствами. Слова Гейджа всегда были легкими, насмешливыми, но при этом в них было столько тепла и мягкости, которые выбивали почву у меня из-под ног.
– Он никогда не был мне дорог, – в конце концов я сдался, позволив лишь малейшему проблеску истинных эмоций окрасить мои слова. Маленькая ложь, чтобы поддержать разговор. Я не мог оградиться от Гейджа, по крайней мере полностью, но я также не мог сказать ему правду. Я не хотел – и я не был готов – делиться своей болью ни с кем. Не сейчас. Возможно, никогда.