Читаем Ледяной сфинкс полностью

Ледяной сфинкс

– Все равно, – покачала головой взволнованная Амалия, – то, что ты заметил ее и описал, может оказаться очень ценным. Больше ты ничего не видел?

Дядюшка потупился. Затем нехотя буркнул:

– Видел. Карету.

– Что за карета?

– Старая. Обшарпанная, – вздохнул Казимир. – Стояла у тротуара на другой стороне канала. Стояла и… тоже словно чего-то ждала.

– И что в ней было такого, что ты ее запомнил? – поинтересовалась Амалия.

– Племянница, – терпеливо промолвил Казимир, – я могу тебе сказать только то, что видел. Ночью, когда я перебирал в уме разные детали, мне показалось, что с каретой что-то было не так, но ничем доказать этого не могу. Просто… – он поморщился, – было странно, что она стояла там и чего-то ждала. Да, и еще она уехала после того, как случился второй взрыв.

– Сразу же?

– Нет. Тогда, когда кто-то начал кричать, что царь ранен, и поднялась суматоха. Я смотрел туда, потом обернулся… Я стоял на мосту, и мне все было отлично видно, – пояснил Казимир. – Так вот, пока я смотрел на тот берег, карета исчезла.

Амалия задумалась. Блондинка, которая махала белым платком и стояла на мосту… Странная карета…

– Так, может быть, блондинка села в карету? – спросила племянница.

Но Казимир отрицательно покачал головой.

– Нет. Та особа ушла позже, я помню.

– А ты видел в карете кого-нибудь?

– Там точно кто-то был, – твердо ответил Казимир. – Но он не показывался.

– Дядюшка, ты просто чудо! – серьезно промолвила Амалия.

И (что случалось очень редко) поцеловала его в щеку, чем совершенно выбила Казимира из колеи.

– Если ты еще что-то вспомнишь… – начала Амалия, вставая.

– Расскажу, конечно. Но только тебе! – крикнул дядюшка ей вслед. – В полицию я не пойду ни за что! И на суде выступать тоже не буду! А про запонку не забудь! – добавил он, когда Амалия уже переступила порог и готовилась закрыть дверь.

Пока Казимир рассказывал племяннице о том, что ему удалось заметить накануне, Александр Корф пробудился от сна в довольно скромной квартире, которую снимал в Петербурге, на Офицерской улице.

Он открыл глаза – и левая рука тотчас же напомнила о себе болью. Мысленно выругавшись, Александр повернулся в постели.

Картины того, что случилось вчера, мгновенно воскресли в его воображении, но было среди воспоминаний одно, особенно неотвязное, – лицо княгини Юрьевской за занавеской, ее взгляд, которым она провожала своего мужа. Александр заметил ее, когда карета императора уже выезжала со двора.

Теперь ему казалось, что княгиня была печальна, словно ее сердце сжимало тревожное предчувствие. И вновь в его ушах зазвенел ее пронзительный крик: «Саша! Саша!» – с которым она бросилась к телу умирающего.

Черт побери!

Александр скрипнул зубами и закрыл глаза.

– Степка!

На кухне что-то загремело, загрохотала опрокинутая посуда, и денщик, бледный от волнения, возник на пороге спальни.

– Александр Михайлович, вам нехорошо? Вызвать доктора?

– Степка, я ведь не барышня, в конце концов, чтобы со мной нянчились, – угрюмо сказал офицер. И поморщился. – Мне померещилось сквозь сон или кто-то заходил?

– Два десятка человек заходили, не меньше, – доложил преданный Степка. – Карточки оставили, но я никого не пускал, как вы велели. Были от генерала, не помню, как его, просили вас дать показания насчет вчерашнего, как только вы поправитесь. – Денщик поколебался. – Еще из газеты приходили. Очень вежливые господа, просили о встрече.

– К черту!

Александр поднялся с постели и стал одеваться, но без содействия слуги это оказалось сделать не так легко. Степка тотчас же пришел на помощь и помог вдеть раненую руку в рукав.

– Как крестили? – спросил офицер.

– Кого? – тупо спросил денщик.

– Да племянницу твою. У вас же крестины были?

– Ах, это, ваше благородие! – Степка просиял. – Катериной назвали. Все честь по чести. Сестра моя, значит, дочку хотела, потому как у нее четверо детей, и все мальчишки. И вот…

Александр перестал слушать. Катерина, значит. И Екатерининский канал. Все одно к одному.

– Вы в порядке, Александр Михайлович? – опасливо осведомился Степка, видя его лицо.

– Похоже, случайное приобретение мне пригодится, – невпопад ответил Александр, глядя на трость с сюрпризом, прислоненную к стене.

Голова до сих пор болела, тело словно сделалось чужим и отчаянно сопротивлялось каждому движению. «Последствия контузии», – мелькнуло в голове у Александра. Он взял трость, сделал несколько шагов, опираясь на нее. «Совсем как крестный… Эх! Вот, оказывается, как легко стать развалиной…»

Вчера он отправил три письма – одно матери, к которой не смог приехать, второе отцу, чтобы опередить возможные слухи о его, Александра, кончине, и третье Бетти. Сегодня, когда он вспоминал, не забыл ли кого-нибудь, его это поразило. Три письма. Всего три человека, которые что-то значат в его жизни.

И из этих трех, если уж говорить начистоту, по-настоящему был важен только один.

Вернее, одна.