Ледяной смех

— Благодарствую за честь. Дозвольте здесь поговорить. Опасаюсь, что от соприкосновения с прошедшим разум мой утеряет покой. Дозвольте спросить, ваше превосходительство, надеюсь услышать правдивый ответ. Можно ли верить предчувствию, что вражеская красная сила безбожья и людского озлобления на своих кровных братьев уже осиливает и предрекает недобрый конец нашему вооруженному сопротивлению ее власти?

— На фронтах нас преследуют тяжелые неудачи.

— Не осуждайте меня за любопытство. Нужна мне правда о происходящем, о коем нельзя прочесть в газетах. Вере христовой не будет места на сибирской земле, если воинские силы верховного правителя не спасут ее от вторжения Советской власти.

— Мы знаем с вами адмирала Колчака, можем надеяться, что им будет найдено правильное решение для защиты Сибири от большевиков.

— Предчувствуя грядущие испытания, я приготовил себе жизнь в дремучих дебрях благословенной господом сибирской тайги. Но если и там не найду для себя спасения и покоя, то приму положенную мне господом кончину через самосожжение ради бессмертия загробного бытия. Дозвольте молиться за вас. Молиться в память вашего благоволения ко мне в те давние, мертвые теперь для меня лета.

Глаза адмирала налились слезами, а с его губ невольно сорвалось:

— Дмитрий Всеволодович, голубчик!

Монах перекрестился, словно обороняясь от услышанного мирского имени, умершего в момент пострига в монашество.

— Отец Никон, ваше превосходительство! Христос хранит вас на всем дальнейшем пути вашей жизни.

Трижды размашисто осенил монах адмирала крепом, отвесил низкий поклон и, резко повернувшись, пошел на берег. Шел он медленно, его согбенный облик творил, как тяжело уходить от призраков прошлой жизни, уже вставших во весь рост после разговора с адмиралом.

Адмирал смотрел ему вслед. Хотелось догнать, сказать какое-нибудь теплое слово, но он не смог сдвинуться с места. Его била дрожь. Тринадцать лет назад моряк-артиллерист Скворцов поражал на флоте своим дарованием математика. Был женат на очаровательной женщине. Драма их жизни свершилась нежданно. Жена была арестована в Петербурге за участие в революционном подполье, осуждена на ссылку в Сибирь. Скворцов вышел в отставку, последовал за ней, но по дороге жена внезапно умерла, а он пошел в монастырь.

Отец Никон давно затерялся в толпе на берегу, а адмирал все еще смотрел, надеясь его увидеть. Достав портсигар, он взял из него папиросу, но, не закурив, положил обратно. И на пароходе адмирал продолжал думать о Скворцове, теперь иноке Абалакского монастыря. Думал, что отец Никон, не найдя смирения и покоя в вере в бога, приготовил себя к волчьему лесному житью среди родного народа в своей стране, и все только потому, что оказался не в состоянии понять ни разумом, ни сердцем правды новой жизни русского человека.

И адмирал признался себе, что впереди его ждет жизнь бродяги в чужой стране, конечно, более худшая, чем лесная жизнь инока Никона в родной сибирской тайге…

3

Утром над Тобольском снова стелились низкие, дождевые облака, но дождя не было. Поручик Муравьев и Настенька Кокшарова стояли на палубе в ожидании скорого отхода парохода от пристани Тобольска.

Вчера после молебна они до сумерек бродили по улицам города. Видели дом, где родился композитор Алябьев. Настеньку поражали улицы, вместо булыжника устланные деревянными настилами, на которых был совершенно другим стук конских копыт. Все было ново и удивительно. Девушке нравились глухие, басовые голоса тобольских сторожевых псов, гремящих цепями в закрытых дворах. Ее восхищали дома, окна с затейливой резьбой наличников, высокие заборы, створы ворот, обитые медью или железом.

На пристани шумная компания офицеров и штатских мужчин разных возрастов сопровождала высокую девушку в серой форме сестры милосердия, в черной косынке с нашитым красным крестом на голове. Мужчины, перебивая друг друга, передавали девушке пожелания счастливого пути, но она, казалось, и не слышала их.

— Вадим Сергеевич, это же княжна. Извините, пойду и встречу ее.

Муравьев тоже знал княжну, он видел ее в Екатеринбурге. Настенька ушла, а к Муравьеву подошел седой бородатый старик в форме судебного ведомства.

— Господин поручик, изволите быть знакомы с очаровательной сестрой милосердия?

— Нет.

— Разрешите представиться. Статский советник Зезин.

— Очень приятно, Муравьев.

— Уж не сын ли известного на Урале инженера Муравьева?

— Да.

— Знаю вашего батюшку. Личность незаурядная во всех отношениях. Значит, не знакомы с княжной?

— Мельком видел ее в Екатеринбурге. Ирина Певцова?

— Именно! Княжна Ирина Павловна. Обратите внимание на отчество Павловна. В недалеком прошлом фрейлина убиенной в Екатеринбурге последней императрицы из дома Романовых, носит черную косынку в знак траура по царской семье. Особа, овеянная легендами своего тайного незаконного рождения, опутанная сплетнями и наговорами завистниц. Красивая молодая женщина, а главное сказочно богатая. Красива бестия. Красота, околдовывающая мужское сознание.

Муравьев удивленно посмотрел на старика, а тот, засмеявшись, добродушно продолжал: