Ледобой

Мать не знала, что еще сделать, как любимое дитя к жизни вернуть. Заставляла работать, да все из рук валилось. Веретено в слабых пальцах не держалось, ухват падал, словно брала неподъемный меч. Походит по дому – и валится с ног долой. Хмур пришел еще раз, через седмицу или две. Присел на краешек лавки, поглядел искоса и повел рассказ. Издалека начал. И пока старик рассказывал, Ясна рот раскрыла, от ужаса дышать забыла. Хмур враз объяснил громы и молнии при полном безветрии, холодные глаза обоих братьев – цвета студеного неба, – дрожь земли.

С тех пор стала ни жива, ни мертва, каждый день к себе прислушивалась и однажды поняла – тяжела. Не к матери побежала плакаться, обезумела, по всей деревне бегала растрепанная. Блажила, ровно умер кто, Хмура искала, нашла, бросилась деду в ноги и долго не могла уняться. Старый гладил ее по затылку узловатой ладонью и ничего не говорил. Молчал. Что тут присоветуешь, – сама должна решить. Хотя чего тут решать, все ясно как белый день. Нельзя зло в мир пускать, нельзя.

Бабка-ворожея помогла вытравить нежеланное дитя. Дождались урочного срока, и Ясна исторгла то ли зло неизбывное, то ли счастье неизмеримое. Разберись теперь. Потом долго болела. Замуж больше не пошла, да и не звали. Целыми днями пропадала у бабки-ворожеи, от людей отгородилась, переживала – и до конца пережить не могла. Навсегда запомнила спокойные серые глаза, которые с одного лица будоражили ожиданием чего-то неведомого, а с другого лица студили неописуемым страхом. Душа пряталась от дурных воспоминаний поглубже – и спрятаться не могла – цепкая память мешала забыть пережитое. Холодные, спокойные глаза каждую ночь, в каждом сне…