Ледыш и Недотрога

Сердце застучало, как сумасшедшее, голова закружилась. Я попятилась, не веря тому, что услышала. Неужели отец действительно виновен во всех жутких вещах, что ему приписывали? Хуже того, он подкупил врача, чтобы слова свидетеля не учли на суде?

«Если старик очнётся?»

Я опрометью бросилась в комнату и, едва дыша, упала на кровать.

«Нет, нет, — дрожа, обхватила себя руками. — Папа не мог навредить кому-то… Не верю!»

Но что, если отец действительно попытался убрать свидетеля? Сказанное им всю ночь не выходило у меня из головы. Я то вскакивала, собираясь расспросить обо всём маму, то падала обратно, страшась услышать что-то, чего не смогу принять. Ругала себя за трусость и жалела, что сознательно отгораживалась от новостей. Сейчас информационный вакуум, в котором я жила в последнее время, душил.

Я знала, что мама не откроет правды. Они с папой и дальше будут убеждать меня в том, что арест лишь недоразумение, а я всё поняла не правильно. Я не хотела снова услышать «Так надо», поэтому под утро решила:

— Нужно самой всё выяснить.

Открыла ноутбук и просматривала новости до тех пор, пока не заслезились глаза. Захлопнула крышку и потёрла пылающие веки. Ничего. Ни единого слова о Коршевых. Как ещё можно узнать правду? Позвонить знакомым? Нанять детектива? У меня и денег-то нет.

«Надо проветриться».

Несмотря на то, что солнце только-только показалось из-за горизонта, я собралась и, пока мама спала, выскользнула из квартиры. Понимала, что снова убегаю, но ничего не могла с собой поделать. Лишь мысль, что снова услышу ложь, причиняла боль.

На улице зябко поёжилась и пожалела, что не набросила куртку. Ветер гонял по мокрому после дождя асфальту яркие брызги осенних листьев, по небу плыли грязно-серые облака, и на их фоне небесная голубизна казалась ещё более пронзительной. Я прошла мимо нашей машины и направилась, куда глаза глядят.

Лицо защекотали капли, и я с удивлением глянула вверх. Пошёл дождь?

Оказывается, надежда ранила ещё сильнее. Я только-только сумела смириться с тем, что моя жизнь кончена, как мама обронила, что мы возвращаемся. На один день я стала собой прежней, беззаботной и доверчивой.

Через боль я поняла, почему избегала разговора об отце. Не хотела слышать ложь. Но и правды не желала…

И что теперь? Как глупо!

Пора уже повзрослеть.

Когда подняла глаза, поняла, что стою у жилища Троцкого. Яркие лучи солнца обрушивались на старенький вагончик золотистым водопадом, отражались от мутного стекла, рассыпались по желтеющим кустам. Становилось жарко. Сколько времени я здесь простояла? Как добралась? Всё это стало неважным, когда дверь со скрипом отворилась, и появился Ледыш.

Взгляды наши встретились, и я ощутила себя увереннее.

«Я стану такой же независимой, как и он», — приняла решение и подошла к удивлённому парню.

— Давай сделаем это. Возьмём первый приз.

Глава 17. Виолетта

— Коршева?

Услышав свою фамилию, я обернулась и увидела невысокую полную женщину с пухлыми щеками, аккуратным каре и оранжевой помадой на губах. Преподаватель по вокалу, Александра Матвеевна Дроздова вызывала у меня симпатию, несмотря на то, что на её уроках студенты занимались чем угодно, только не учились.

Эта женщина была слишком добра и снисходительна, поэтому в классе всегда было шумно. Но обладала знаниями и опытом, которыми с удовольствием делилась с теми, кто умел слушать. Например, со мной. А я не упускала случая пообщаться с Дроздовой, поэтому, приветливо улыбнувшись, подождала преподавателя. Но вместо разговора о музыке, она огорошила:

— Тебя ректор искал.

— Зачем? — насторожилась я.

Ледыш проводил репетиции каждый день, но я всё равно отказывалась прогуливать занятия и приходила в клуб на час-два. Мои оценки оставались отличными, и даже неприязнь Даниловой не могла испортить мой табель.

— Сходи и узнаешь, — мягко посоветовала Александра Матвеевна и поспешила к шумной аудитории. Обернувшись, добавила: — Как освободишься, возвращайся, покажу одно интересное упражнение на раскрытие гортани…

Кивнув, я поспешила к лестнице и поднялась на второй этаж, где располагался деканат. Постучала по ручке двери, обитой коричневым дерматином, и заглянула в приёмную:

— Можно к ректору? Я Коршева.

Женщина лет сорока оторвалась от монитора и, подняв голову, поправила очки.

— Москвичка? Проходи, тебя ждут.

И, потеряв интерес, снова углубилась в чтение. Я пересекла небольшую приёмную и проскользнула в длинный и узкий, будто вагон метро, кабинет и застыла у порога при виде Марии Алексеевны, которая сидела рядом с седым мужчиной лет шестидесяти.

— А вот и она, — нарочито весело возвестила Данилова.

Я насторожилась: что задумала эта змея? Перевела взгляд на ректора, который молча изучал меня. Ответила тем же, рассматривая его пышные усы, мясистый нос и близко посаженные карие глаза. Внешность была необычной, но не отталкивающей. Молчание затягивалось, и я решила представиться:

— Меня зовут Виолетта. Позвольте поинтересоваться, Артём Антонович, зачем меня вызвали?

Он усмехнулся в усы: