Легенда о корабле

— Хвала Эрмию! — Солон с восхищением внимал великому богу.

Да, в Греции не перевелись герои, а подвиг, достойный аргонавтов, всколыхнул бы всю Элладу, объединив и бедных, и богатых во имя столь великой цели. Общество, лишившись цели, обречено, и если она утеряна нужно предложить согражданам новую, еще более безумную цель.

Метеки ничем не отличались от афинян.

Зачастую это были пришельцы из других городов ахейского мира и многочисленных греческих колоний, однако, в Афинах они не имели гражданских прав. Смутьяны и искатели приключений, осужденные за ничтожные проступки и беглые… Следует напомнить, что баснописец Эзоп, а столетиями позднее и великий философ Диоген, тоже не избежали печального удела раба. Дети, зачастую весьма талантливые, от смешанных браков (будущий победитель персов Фемистокл происходил из их среды) — вот, кто такие метеки. Словом, Гермес не обманулся бы в своих ожиданиях. Да может ли ошибиться бог мудрости и отец лжи?

…. Мальчик в мокром от пота хитоне тронул Солона за плечо. Задыхаясь, он вымолвил: «Господин, спасайся, тебя ищут!»- и упал без чувств. Для старика, впрочем, сообщение не стало неожиданным. Знамение небес оказалось стремительней, чем проворные ноги гонца.

Писистрат, дальний родственник Солона, стратег и освободитель острова Саламин, стоял во главе партии ремесленников, городской бедноты и тех «новых ахеян», которых «вывели в люди» недавние реформы, пусть во многом несовершенные и половинчатые. Они смертельно ненавидели элиту города эвпатридов, называли последних «вшивыми» и презирали их, не упуская ни одного случая, чтобы поглумиться над учеными мужами. Решительный и честолюбивый Писистрат был обязан высоким положением именно Солону.

На улицах Афин философа встретила толпа.

Много олимпиад минуло с тех пор, когда, используя отрывки из чтимой по всей Греции «Илиады», Солон сумел в споре с мегарцами доказать право афинян на остров Саламин, жизненно важный с точки зрения подвоза сколотского[4] хлеба.

— Как случилось это? Вы ли еще вчера славились гражданами свободной республики. Греки! Гипнос затуманил ваши очи. Тирания — крепость, и не выбраться за стены, единоличие — корень многих бед. Смеетесь? Мало тут веселого. Рабы! Верные слуги деспота! Каких же задач я не выполнил, во имя которых освободил вас от долговых камней. Гея — свидетель тому.

Рабыня прежде, нынче же свободнаяНа родину, в Афины, в богозданный град!Вернул назад я многих,В рабство проданных.

Скажите? Был ли я не прав?

— Все трепетали перед прихотью господ. Свободы я достиг лишь силою закона. Как вы могли? — восклицал Солон.

И эта толпа, торжествующее стадо, обнаружило вдруг утраченные человеческие черты. Оставалось что-то светлое и непонятное, оно-то и связывало старика и демос. Может, память?

Но все-таки народ боготворил уже нового вождя, как это всегда бывает, приписывая все грехи прежнему, попирая великие свершения прошлого. В том суть толпы — не видеть далее собственного носа.

— Ты многое что обещал, Солон, но землю так и не разделил!

— Ты долго не был в Греции! — распалялись и науськивали те, кто еще вчера лизал ему пятки.

— Да здравствует Писистрат! Я сам видал, как слуги эвпатридов жестоко били нашего героя! Смерть эвпатридам!

— Смерть сбросившим его с моста!

Что оставалось Солону? Что вообще можно сделать, когда на твоих глазах рушат дело всей жизни? Но он не нашел ничего лучшего, как вновь обратиться к безумному людскому морю, в которое превратилась ныне агора.

— Доверчивость троянцев погубила, когда внесли они ахейского коня в пределы града, и запылала в ночь божественная Троя. Опомнитесь! Вы возвели на пьедестал царя.

Возможно, если б вырвать из сердца Писистрата стремление к господству то был бы лучшим и послушным он из граждан. Но властолюбие съедает.

Вы дали лицемеру дубинки в руки и голову подставили свою.

Все стихло. Демос подался в стороны, и к тому месту, где Солон, стоя на мраморных ступенях, читал морали, протянулись две шеренги крепких, бритых молодых людей с факелами в руках. Пламя бросало на стены домов уродливые тени. Толпа взревела от восторга, но с возвышения мудрец разглядел и таких, кто ужаснулся, спеша скрыться из первых рядов.

По образованному коридору неторопливо шествовал новый кумир и надежда Афин, верный продолжатель реформ — то был Писистрат. За его спиной выстроились дубинщики — городское собрание само выделило будущему тирану вооруженный отряд.

— Так, продолжай? — хищно улыбнулся он, разглядывая храбреца.

— Пока мог, — произнес Солон громко, и каждый его услышал, — я защищал родину и все ее законы. Теперь же я — старик, и ждать мне нечего. Все сказано.

Толпа затаила дыхание. Многочисленные взоры устремились к стратегу. Тот не спешил витийствовать — в Греции любили и прощали мучеников, но мучителей ненавидели. Пауза затянулась…

— Учитель! — неожиданно начал стратег.

Вздох облегчения пронесся над площадью.