Легенда о мертвой Джинни

В голове пронеслись странные и пугающие строчки в исполнении Дилан. Да, тут на многое стоило обратить внимание. Но мое внимание сконцентрировалось на том, что сейчас Генри Харди было тридцать восемь лет. То есть он на одиннадцать лет старше меня. Много, но не критично. Он был в отличной форме и выглядел моложе своих лет.

– Словом, – продолжал Генри, – я не испытывал ревности к Джинни, у меня была своя жизнь. Конечно, не такая наполненная творчеством, как у нее, но тоже вполне приемлемая. В детстве у нас было все, что нужно, делить было нечего. А когда мы стали старше, когда Джинни начала выпускать книги на постоянной основе, меня волновали гораздо более приземленные вещи. Вы наверняка хорошо помните, как работает мозг у человека в восемнадцать лет. Там не до ревности к младшей сестренке. – Он многозначительно улыбнулся.

– Да, наверное, голова тинейджера занята другими вещами, но гениальная сестра и внимание к ней могут существенно раздражать, нет?

Генри отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи.

– Вовсе нет. Хотя, когда Джинни стала старше, пришлось уже отгонять приятелей, пускающих на нее слюни: она была очень хорошенькая. Но в целом не скажу, что мы сблизились. Джинни была общительной, ее все знали, но по-настоящему, кажется, ее никто не мог постичь. Творческая личность – всегда большая загадка, даже если находится на виду. Ну, – он улыбнулся, – вы это и сами знаете, Маделин, верно?

Я засмущалась: все еще не могла назвать себя творческой личностью, поскольку не придумала ничего с нуля.

– Считаю, ваша сестра была талантливее многих, если написала что-то признанное и стоящее в таком юном возрасте.

– Пожалуй, что так, – кивнул Генри. – Мне это довольно сложно оценить в полной мере: не очень разбираюсь в стихах. Да и в литературе в целом, наверное. Ваши книги хороши?

Он снова переводил тему на меня, от чего я готова была залезть под стол. Пришлось признаться, что книга вышла пока всего одна, но успешная.

– Надо же, обязательно почитаю. И теперь стало чуть более лестно, что второй свой роман после первого успеха вы решили посвятить моей скромной семье.

Он улыбнулся самой очаровательной улыбкой, а я поплыла в страну эльфов и единорогов.

– Но, по правде говоря, не представляю, что вам еще рассказать, из чего тут можно создать целый роман. Джинни была удивительной и замечательной. И Джинни покончила с собой, что привело нашу семью к логическому вымиранию. Продолжатель нашего рода представлен лишь в моем унылом лице.

Говоря это, он грустно улыбался. И в целом улыбался так часто, что слово «унылый» совсем ему не подходило.

– Как считаете, почему Джинни так поступила?

Нет никакого правильного, уместного или тактичного способа спросить, почему твой родственник покончил с собой, я это знала слишком хорошо.

– Не знаю, – просто ответил Генри. – Наверное, вы ждали какой-то невероятной истории, рассказывающей, почему еще совсем юная особа ранит себя и вешается, но если бы я знал… – Он погрустнел. – Джинни была не от мира сего, я это говорил. Но незадолго до своей смерти она стала еще более закрытой, какой-то отстраненной. Сейчас, наверное, сказали бы, что родители должны были обратить на это внимание, что симптомы были тревожными, но, по большому счету, разве так не ведут себя все подростки? Разве они не могут переключается с истерического веселья на тотальную депрессию? Она могла в кого-то влюбиться, а может, обдумывала новую поэму. В период творчества Джинни невероятно преображалась, входила чуть не в состояние измененного сознания, могла выглядеть как наркоман под дозой, говорить бессвязно. Творческая личность, как я и говорил… Кстати, – добавил он через минуту, – про наркомана не надо писать, наверное. Мне сложно оценить, как должен выглядеть и вести себя творческий человек.

Я, соглашаясь, закивала.

– Кто был к ней ближе других? Она с кем-то общалась больше и откровеннее?

– Мама, думаю, – ответил Генри. – Наверное, потому ей и стало тяжелее всех после того, что случилось…

– Можете рассказать, как все произошло? Понимаю, что это нелегко, но тем не менее.

– Да, конечно. – Генри снова махнул рукой, как бы говоря: «Какие церемонии, я же сам согласился». – На самом деле, странно вспоминать это спустя столько лет. Когда случилось несчастье, все только о нем и говорили, задавали сотни вопросов, а мы, родители и я, отвечали бесконечное число раз. Восстанавливали цепь событий, произошедших в тот день, но в итоге все заканчивалось тогда, когда мы с родителями уехали в город.

Генри отпил из своей кружки и снова поставил чайник на огонь.

– Принято считать, что день смерти должен быть каким-то необычайным. Что все вокруг означает приближающуюся трагедию. Но… посмотрите в окно.

Я, конечно, немедленно стала вглядываться в серый пейзаж за стеклом: голые деревья, растворяющиеся в дымке, остатки умирающих листьев, разбросанных там и тут, краешек немого фонтана. Максимально угнетающе.