Легенда о Сан-Микеле

Я вряд ли когда-нибудь забуду, как это произошло. Поздно вечером меня срочно вызвали в «Гранд-отель» к американцу, у которого было рекомендательное письмо профессора Уэйра Митчелла. В вестибюле меня встретил весьма рассерженный низенький господин, который гневно сообщил, что он с семьей только что прибыл из Парижа поездом-люкс, а здесь вместо отличных апартаментов, которые он заказал, им предоставили две крохотные спальни без гостиной и даже без ванны – телеграммы директора о том, что гостиница переполнена, он не получил. В довершение всего его маленький сын простудился, у него жар, и мать всю ночь просидела рядом с ним в поезде, не смыкая глаз. Не буду ли я так любезен пойти посмотреть, что с ним.

Двое маленьких детей спали на одной кровати, щека к щеке, почти губы к губам. Мать поглядела на меня с тревогой и сказала, что мальчик не смог проглотить молока – наверное, у него болит горло. Малыш дышал с трудом, широко раскрыв рот, его лицо было синюшным. Я переложил спящую сестренку на кровать матери и сказал, что у мальчика дифтерит и я тотчас же вызову сиделку. Мать заявила, что будет ухаживать за ребенком сама. Всю ночь я выскребал из горла ребенка дифтеритные пленки, которые его душили. На рассвете я послал за доктором Эрхардтом, прося помочь мне при трахео томии – мальчик задыхался. Сердце уже настолько ослабело, что хлороформ давать было нельзя, и мы оба колебались, оперировать или нет, – мальчик мог умереть под ножом.

Я послал за отцом, но, едва услышав слово «дифтерит», он кинулся вон из комнаты, и дальнейшие переговоры велись через приоткрытую дверь. Он и слышать не хотел об операции и потребовал созвать на консилиум всех знаменитых врачей Рима. Я сказал, что это излишне, да и все равно времени уже нет: вопрос об операции должны решить мы с Эрхардтом. Я завернул девочку в одеяло и потребовал, чтобы он отнес ее к себе в комнату. Он сказал, что готов заплатить миллион долларов за спасение сына. Я ответил, что дело не в долларах, и захлопнул дверь перед его носом.

Мать стояла у кровати и смотрела на нас с отчаянием. Я объяснил, что операция может стать необходимой в любую минуту и, так как вызвать сиделку удастся не ранее, чем через час, ей придется помочь нам. Она молча кивнула и напряглась, стараясь сдержать слезы, – это была мужественная и хорошая женщина. Я расстелил чистое полотенце на столе под лампой и начал готовить инструменты, но тут Эрхардт сказал, что как раз этим утром он получил через немецкое посольство новую антидифтерийную сыворотку Беринга, которую по его просьбе прислали из лаборатории в Марбурге. Я знал, что в нескольких немецких клиниках эта сыворотка уже применялась с большим успехом. Не испробовать ли ее и нам? Времени терять было нельзя – ребенок умирал, и мы оба знали, что надежды на выздоровление мало. С согласия матери мы решили ввести сыворотку.

Реакция была поразительной и почти моментальной. Тело ребенка почернело, температура подскочила до сорока одного градуса, но тут же начался сильный озноб, и она упала ниже нормальной. Началось носовое и кишечное кровотечение, сердце билось прерывисто, казалось, наступал коллапс. Весь день мы не отходили от больного, каждую минуту ожидая конца. К нашему удивлению, к вечеру дыхание улучшилось, пульс стал ровнее, горло несколько очистилось. Я просил доктора Эрхардта пойти домой поспать часок-другой, но он ответил, что не чувствует никакой усталости – настолько интересно все происходящее.

Когда пришла вызванная нами из общины «Синих сестер» сестра Филиппина, одна из лучших сиделок, каких только мне доводилось встречать, по переполненному отелю с быстротой молнии распространилась весть, что в номере верхнего этажа лежит больной дифтеритом. Директор прислал сказать, что ребенок должен быть немедленно отправлен в больницу. Я ответил, что ни Эрхардт, ни я не возьмем на себя такую ответственность: мальчик умрет по дороге. К тому же его просто некуда было везти – в те дни практически не существовало системы, которая предусматривала бы подобные случаи.

Минуту спустя миллионер сообщил через щелку в двери, что предложил директору освободить весь верхний этаж за его счет. Он готов купить хоть всю гостиницу, но не допустит, чтобы сына куда-то увозили, раз это для него опасно. К вечеру стало ясно, что мать заразилась дифтеритом.

На следующее утро весь верхний этаж опустел – сбежали даже коридорные и горничная. Только синьор Корначча, гробовщик, медленно прохаживался с цилиндром в руках взад и вперед по пустому коридору. Время от времени в дверную щель заглядывал обезумевший от страха отец. Матери становилось все хуже, и мы перенесли ее в соседнюю комнату, где с ней остались Эрхардт и вторая сиделка, а я с сестрой Филиппиной ухаживал за мальчиком. Около полудня он умер – от паралича сердца. Мать была так плоха, что мы не осмелились сказать ей правду и решили подождать до утра.