Легенда о Сан-Микеле

Через два часа нас представили пред очи полицейского сержанта, который грубым голосом спросил меня, действительно ли я доктор Мунте с авеню Вилье, что я и подтвердил. Посмотрев на мой распухший нос и разорванный, запачканный кровью костюм, он заметил, что по моему виду этого не скажешь. Затем он потребовал от меня объяснений, указав, что я как будто бы не так пьян, как вся остальная шайка этих немецких дикарей, и к тому же только я среди них, по-видимому, говорю по-французски. Я ответил, что мы шведы и мирно праздновали свадьбу, когда на нас вдруг напали посетители ресторанчика, возможно, потому, что приняли нас за немцев. Сержант продолжал задавать мне вопросы, но его голос становился все менее строгим, и он уже почти с восхищением поглядывал на Великана, который держал на коленях Скорнберга, еще не вполне пришедшего в сознание. Наконец, с истинно французской галантностью он объявил, что не годится заставлять новобрачную ждать всю ночь такого великолепного супруга, а поэтому он до расследования намерен отпустить нас. Мы рассыпались в благодарностях и встали, собираясь уйти.

Но, к моему ужасу, он вдруг остановил меня:

– А вы, пожалуйста, останьтесь, мне надо с вами поговорить.

Он снова посмотрел в свои бумаги, взглянул в справочную книгу и строго сказал:

– Вы назвались чужим именем, а это, предупреждаю вас, очень серьезный проступок. Но я готов дать вам возможность взять показания обратно. Кто вы?

Я сказал, что я доктор Мунте.

– А я могу вам доказать, что это не так, – сказал он строго. – Взгляните сюда! – добавил он, указывая на справочник. – Доктор Мунте, проживающий на авеню Вилье, – кавалер ордена Почетного легиона. На вашем костюме много красных пятен, но красной ленточки я что-то не вижу.

Я сказал, что редко ее ношу. Посмотрев на свою пустую петлицу, он сказал со смехом, что ни за что не поверит, будто во Франции есть человек, который не станет носить орденскую ленточку, если она у него есть. Я предложил вызвать мою консьержку, которая подтвердит, что я не самозванец, но он отказался сделать это – утром мной займется сам комиссар. Затем он позвонил.

– Обыщите его, – приказал он двум полицейским.

Я с негодованием заявил, что он не имеет права меня обыскивать. Он ответил, что это не только его право, но и обязанность, так как речь идет о моей же пользе. В камерах сидят разные преступники, и он не может гарантировать, что за ночь меня не обкрадут, если у меня с собой есть ценные вещи. Я сказал, что у меня при себе нет никаких ценных вещей, кроме нескольких франков, которые тут же протянул ему.

– Обыщите его, – повторил он.

В те дни я был очень силен, и меня держали два полицейских, пока третий обшаривал мои карманы. Он извлек из них двое золотых часов с репетиром, два старинных брегета и английские охотничьи часы.

Меня без дальнейших разговоров заперли в зловонную камеру. Я опустился на матрац, думая, что делать дальше. Самое правильное было бы настаивать на том, чтобы мне дали возможность немедленно снестись со шведским посольством, но я решил дождаться утра. Дверь отворилась, чтобы впустить субъекта весьма зловещего вида – полуапаша, полусутенера. Едва взглянув на него, я убедился в мудрости тюремных правил, из-за которых меня обыскали.

– Смотри веселее, Чарли! – сказал он. – Значит, тебя зацапали? Ну, не вешай носа! Если ты везучий, так не позднее, чем через год, будешь возвращен обществу; а что ты везучий – и сомневаться нечего: не то не слямзил бы пять штук часов за один день. Пять штук! Черт подери! Снимаю перед тобой шляпу – за вами, англичанами, не угонишься.

Я сказал, что я не англичанин, а просто коллекционирую часы. Он ответил, что занимается тем же самым. Растянувшись на другом матраце, он пожелал мне спокойной ночи и приятных сновидений и тотчас же захрапел. За перегородкой пьяная женщина принялась петь хриплым голосом. Он сердито рявкнул:

– А ну заткнись, Фифина, не то я разобью тебе морду!

Певица сразу умолкла и зашептала:

– Альфонс, мне надо сказать тебе важную вещь. Ты один?

Он ответил, что находится в обществе очаровательного молодого друга, который хотел бы знать, сколько теперь времени, но, к сожалению, забыл завести пять штук часов, которые постоянно носит при себе. Вскоре он снова уснул, возбужденные женские голоса понемногу затихли, и наступила тишина, прерываемая только шагами надзирателя, являвшегося каждый час посмотреть на нас в «глазок».

Когда часы церкви святого Августина пробили семь часов, меня отвели в кабинет комиссара. Он внимательно выслушал рассказ о моем приключении, не спуская с меня проницательного взгляда. Когда я упомянул о страсти к часам и сказал, что весь день собирался зайти к Леруа отдать эти часы в чистку, а когда меня начали обыскивать, совершенно забыл о них, он громко рассмеялся и сказал, что ничего забавнее в жизни не слышал – чистейший Бальзак! Открыв ящик стола, он вручил мне все мои часы.

– Просидев за этим столом двадцать лет, я научился разбираться в посетителях и вижу, что вы говорите правду.

Он вызвал сержанта, арестовавшего меня.