Легенда о сепаратном мире. Канун революции

Брусилов был назначен главнокомандующим юго-западного фронта на место Иванова, который пессимистически относился к предположенным наступательным операциям, считая, что единственно осуществимая для армии его фронта операция могла бы заключаться в предохранении юго-западного края от дальнейшего нашествия противника. 1 апреля в Могилеве состоялся под председательством Царя военный совет для выработки плана боевых действий, на котором присутствовали все три главнокомандующих фронтами. По словам Брусилова, нач. штаба верх. главнок. Алексеев доложил, что главный удар предполагается нанести на Западном фронте в направлении Вильно, при содействующем наступлении со стороны Северо-западного фронта, что же касается Юго-западного фронта, он должен держаться строго оборонительной позиции, перейдя в наступление лишь тогда, когда оба северных соседа твердо обеспечат свой успех. Главнокомандующий северо-западным фронтом Куропаткин заявил, однако, что на успех его фронта рассчитывать очень трудно и что прорыв фронта немцев «совершенно невероятен» в силу мощи немецкой полосы – «скорее нужно полагать, мы понесем громадные безрезультатные потери». Алексеев с этим не соглашался. К мнению Куропаткина присоединился главнокомандующий западным фронтом Эверт, не веривший в успех и полагавший, что правильнее было бы держаться оборонительного образа действий, пока армия не будет обладать тяжелой артиллерией, по крайней мере в размере противника. Брусилов высказался по-иному: Юго-западный фронт «не только может, но и должен наступать» и имеет «все шансы на успех». Оптимизм Брусилова одержал верх. «Было условлено, – вспоминает Брусилов, – что на всех фронтах мы должны быть готовы в половине мая».

В конце апреля Брусилов встретился с царской семьей в Одессе, куда Государь прибыл для осмотра сербской дивизии. Автор мемуаров подчеркнул, что А. Ф., встретив его «довольно холодно», спросила: готов ли Брусилов к переходу в наступление. «Я ответил, что еще не вполне, но рассчитываю, что мы в этом году разобьем врага. На это она ничего не ответила, а спросила, когда думаю я перейти в наступление. Я доложил, что мне это пока неизвестно, что это зависит от обстановки, которая быстро меняется, и что такие сведения настолько секретны, что я их сам не помню… Она промолчала немного, вручила мне образок Николая Чудотворца». Надо ли здесь усмотреть какой-нибудь намек? Как будто бы да, если принять во внимание, что Брусилов счел нужным внести в свои воспоминания такое добавление: «Странная вещь произошла с образком св. Николая. Эмалевое изображение лика святого немедленно же стерлось и так основательно, что осталась одна серебряная пластинка. Суеверные люди были поражены, а нашлись и такие, которые заподозрили нежелание святого участвовать в этом лицемерном благословении». Никакого «лицемерия» в данном случае не было, ибо свое письмо мужу о Брусилове после военного совета 1 апреля А. Ф. заканчивала словами: «дай же Бог», чтобы Брусилов оказался подходящим111

.