Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях отважных, забавных и достославных во Фландрии и других странах

Она хотела подняться на своих истерзанных ногах, но упала обратно на скамью и только кричала:

– Уберите уголья! Господа судьи, пожалейте бедного мальчика, уберите уголья!

– Рыбник! – крикнул Уленшпигель, увидев, что она слабеет.

– Поднимите его на локоть от пола, – сказал судья, – поставьте жаровню ему под ноги и держите свечи у него под мышками.

Палач повиновался. И остатки волос под мышками у Уленшпигеля трещали и чадили от огня.

Он кричал, а мать всхлипывала:

– Уберите огонь!

– Укажи, где деньги, и ты будешь освобождён, – сказал судья. – Мать, сознайся за него!

– А кто ввергнет рыбника в геенну огненную? – сказал Уленшпигель.

Сооткин покачала головой в знак того, что ей сказать нечего. Уленшпигель скрежетал зубами, и Сооткин смотрела на него обезумевшими, заплаканными глазами.

Но когда палач потушил свечи и пододвинул жаровню под ноги Уленшпигелю, она закричала:

– Господа судьи, пожалейте же его, он не знает, что говорит.

– Почему же он не знает, что говорит? – коварно спросил судья.

– Не спрашивайте её дальше, господа судьи, вы же видите, что она обезумела от боли, – сказал Уленшпигель. – Рыбник солгал.

– И ты, женщина, утверждаешь то же самое? – спросил судья.

Сооткин сделала головой утвердительный знак.

– Сожгите рыбника! – крикнул Уленшпигель. Сооткин молча подняла к небу сжатый кулак, точно проклиная кого-то.

Но в это время вспыхнули пламенем угли на жаровне под ногами её сына, и она закричала:

– Господи, Боже, Пресвятая Дева на небесах, прекрати эти мучения! Сжальтесь! Уберите жаровню!

– Рыбник! – прохрипел Уленшпигель.

Кровь хлынула у него изо рта и носа, голова его упала, и так он висел без движения над жаровней.

И Сооткин закричала:

– Умер! Умер мой бедный сиротка! Убили его! Его тоже! Уберите жаровню, господа судьи! Дайте мне обнять его, дайте умереть вместе с ним. Вы же знаете, что я не могу убежать на своих переломанных ногах.

– Отдайте ей сына! – сказал судья.

Началось совещание.

Палач развязал Уленшпигеля и, голого и окровавленного, положил на колени к Сооткин, а лекарь вправлял ему вывороченные суставы.

Мать целовала Уленшпигеля и приговаривала:

– Бедный мой мальчик, бедный мученик! Если господа судьи позволят, я уж тебя вылечу, но очнись же, Тиль, сын мой. Если вы мне убили его, господа судьи, я пойду к его величеству, ибо это противозаконно, и вы увидите тогда, что может сделать бедная женщина против злых людей. Но вы отпустите нас, господа судьи. Ибо нет никого и ничего на свете у нас, у бедняков, на которых так тяжело легла десница Господня.

По совещании судьи вынесли следующий приговор: «Принимая во внимание, что вы, Сооткин, вдова Клааса, и вы, Тиль, сын Клааса, по прозванию Уленшпигель, обвинены были в утайке имущества, которое – невзирая на все права собственности – принадлежало на основании конфискации его королевскому величеству, и, однако, несмотря на жестокие пытки и достодолжное испытание, не признались ни в чём, – суд признаёт улики недостаточными и объявляет вас, женщина, ввиду жалостного состояния ваших членов, и вас, мужчина, ввиду тяжких мук, претерпенных вами, свободными и разрешает вам селиться здесь или там, где угодно, в городе, у всякого обывателя, который, невзирая на вашу бедность, примет вас к себе на жительство.

Дано в Дамме октября двадцать третьего дня 1558 года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа».

– Бог да вознаградит вас за милость, господа судьи! – сказала Сооткин.

– Рыбник! – простонал Уленшпигель.

И мать с сыном отвезли на телеге в дом Катлины.

LXXIX

В том же году – пятьдесят восьмом году столетия – как-то пришла Катлина к Сооткин и рассказала следующее:

– Прошедшей ночью, намазавшись волшебной мазью, я полетела на колокольню собора Богоматери; здесь я увидела стихийных духов, которые несли людские молитвы ангелам, а те переносили их дальше на небеса, к подножию престола Господня. И небо было покрыто сверкающими звёздами. Вдруг с одного костра поднялась чёрная тень, взлетела и села рядом со мной на колокольне. И я узнала Клааса, он был таким же, как всегда, в одежде угольщика. И он спросил меня: «Что ты делаешь на колокольне?» – «А ты? – спрашиваю я. – Почему ты летаешь, как птица, и куда направляешься?» – «На суд, – ответил он, – разве ты не слышала трубы архангела?» Я стояла подле него и чувствовала, что тело его воздушное, а не плотное, как у живого, и я, приблизившись, вошла в него, как в тёплое облако пара. У ног моих, разбросанные по всей Фландрии, мигали огоньки, и я сказала себе: «Люди, которые так рано встают и поздно трудятся, благословенны Господом».

И всю ночь слышала я трубу архангела. Потом явился предо мной другой призрак, принесшийся из Испании. Он был стар и дряхл, подбородок его выдавался, точно туфля, а к губам присохли кусочки сахару. На нём была горностаевая мантия, покрытая красным бархатом, на голове императорская корона, в одной руке сардинка, в другой – кружка пива.