Легенда о Тристане и Изольде

С этим сочетается утверждаемая нашей легендой концепция любви. Подлинная любовь, по мысли "авторов" легенды, это любовь плотская, то есть греховная, то есть незаконная. В этом не следует видеть антиаскетических настроений, имевших хождение в XII в. как реакция на аскетическую проповедь бернардинцев. Если уж искать какую-то доктрину, которую наша легенда призвана была опровергнуть, то это была доктрина куртуазной любви. Действительно, внешняя ситуация нашей легенды вполне соответствует той, которую воспевали куртуазные поэты: рыцарь любит замужнюю даму, стоящую выше его на социальной лестнице. Но Изольда ведет себя совсем не так, как такая куртуазная дама: она не мучает возлюбленного, но ищет любой возможности, чтобы оказаться в его объятиях. Тристан, таким образом, страдает не от "жестокости" своей дамы, а от невозможности сделать выбор между двумя душевными стремлениями. Тем самым любовь перестает быть чувством светлым, радостным, возвышающим, пусть и связанным с некоей "сладостной болью", то есть таким, например, каким воспел его провансальский трубадур Гильем Монтаньяголь:

Amors non es peciatz;

Anz es vertutz que lo malvatz

Fai bos, el'h bo'n melhor.

Et met om en via

De bon far tola dia {*}.

{* "Le troubadour Guillem Montanhagol", ed J. Coulet, Toulouse, 1898, p. 69: "Любовь - это не грех; это, скорее, достоинство, которое делает плохого хорошим, а хорошего - еще лучшим. Она указывает человеку путь к ежедневным добрым делам".}

Любовь Тристана и Изольды не делает их более благородными. И поэтому она их и не оправдывает. Но в оправдании они и не нуждаются. У любви - свои законы. Отстаивая это, наша легенда развивала куртуазные идеи. Но и их преодолевала. Как заметил Ж. Ш. Пайен, "тот, кто любит, - находится за пределами добра и зла" {"Les Tristan en vers", p. XI.}.

Наша легенда провозгласила право страсти. Страсти подчас сумрачной, темной, связанной с несправедливостью, предательством, жестокостью. Такая концепция разрушала куртуазные мифы. Но не отвергала их полностью и бесповоротно. Такая концепция любви и личной жизни стала грандиозным завоеванием литературы, совершенно исключительным для своего времени. Быть может, как раз это нетривиальное решение проблем человеческих взаимоотношений и явилось той притягательной силой, заставившей стольких поэтов обращаться к нашему сюжету. Томас Манн назвал основным импульсом развития европейского романа "принцип углубления во внутреннюю жизнь" {Т. Манн. Искусство романа. - Собр. соч., т. 10, М., Гослитиздат, 1961, стр. 280.}. Автор своего "Тристана" писал: "Принцип углубления во внутреннюю жизнь несомненно связан с этой тайной, когда мы, затаив дыхание, вслушиваемся в то, что само по себе незначительно и совершенно теряем интерес к грубому авантюрному сюжету, который будоражит наши чувства" {Там же, стр. 281-282.}. Авантюрный сюжет, как увидим, появится в нашей легенде лишь на поздней стадии ее развития. В инварианте его не было. Было сложное любовное чувство, бескомпромисное и безнадежное.

Любовь Тристана и Изольды изначально связана со смертью (Морхольта, например), со смертельным риском, ведет постоянно к смерти (баронов-предателей, затем самих героев). Герои гибнут, но не для того, чтобы воссоединиться за порогом смерти, а потому, что не могут долго жить друг без друга. А также - и особенно! - потому, что не могут жить вместе. То есть, потому, что такая страсть бесплодна. Это тонко подметил Рихард Вагнер (хотя он, вслед за Готфридом Страсбургским, слишком преувеличил устремленность героев к смерти, как к единственному избавлению): "Их чувство, - писал великий композитор, - проходит до конца все фазы бесплодной борьбы со сжигающим их в глубине души пламенем, начиная от самых робких сетований, в которых выражает себя неутомимо-страстное желание, от нежнейшего трепета - до вспышки страшного отчаяния при осознании безнадежности этой любви, пока, на конец, бессильно никнущее в себе самом чувство Тристана и Изольды не угасает, как бы растворяясь в смерти" {Рихард Вагнер. Статьи и материалы. М., 1974, стр. 65.}. Эта любовь бесперспективна и безнадежна - в данной ситуации и данных героях - из-за глубокой чело вечности протагонистов, ибо они (точнее, Тристан) не могут бесконечно попирать человеческие нормы, мечутся между противоположными привязанностями, колеблются, не решаясь совершить решающий шаг.

Такой решающий шаг совершают за них (а точнее, за Тристана) окружающие: Бранжьена, подносящая им волшебное питье, Марк, отдающий Изольду прокаженным, изгоняющий племянника, отшельник Огрин, мирящий их с королем, и т. д. Таким же решающим шагом оказывается для героев и смерть, которая "действует" помимо их воли, перекраивая и судьбу. Поэтому-то Тристан и не боится смерти. Не боится не потому, что он храбр, а потому, что смерть окажется еще одной внешней силой, освобождающей его от необходимости принимать решение. Причем, теперь уж навсегда.