Легенда о Тристане и Изольде

— Боги вечные! — сказала она в присутствии своей Бранжьены — пособники любви и сторонники справедливости, неужто не видите, неужто не страдаете вы от царящего беззакония, по вашей же вине произошедшего, богомерзкой клятвы, которой обманул и соблазнил меня Тристан? Смогли бы вы в вашей вечной божественности вынести то, что пришлось вынести мне из-за моей любви? Ведь он живет, изменив мне и женившись на другой, о которой он знал только понаслышке, да мог лишь гадать. Значит, ваши незыблемые и нерушимые предначертания, идеал нашей любви, легковесны, пусты и ничтожны. Коли так, боги добрые и милосердные, ваша честь поругана, достоинство попрано, а власть бессильна, и не вижу я больше ни одного создания, даже самого ничтожного и смиренного, на вас уповающего, которое веровало бы в ваши священные предзнаменования и предопределения. Тристан, мой единственный истинный друг, покинул меня ради бретонки, лучшее украшение которой — ее белые руки. Это ли не новое легкомыслие и непостоянство? Это ли не скверное и неподобающее дело? Боже правый и милосердный! Не дай, не дай твоей дочери Изольде Белорукой предаваться веселью среди людей столь несчастных и отверженных. Но что делать? Возможно ли, о принц Леонуа, чтобы твое сердце смогло или хоть пожелало бы изменить твоей первой Изольде со второй? О безрассудный и безумный! Куда мне пожаловаться на тебя? Ты так оскорбил меня, что оскорбление это невозможно ни сравнить ни с чем, ни измерить, и я в полном смятении и беспамятстве. Неужто ты считаешь меня навсегда потерянной, что завел другую возлюбленную? Итак, ты безумный, осмелился жениться на другой? Так знай же, что рыцарь и дама, добрые сердцем, не имеют и никогда и не помышляют иметь больше одной любви. И потом — ведь это очевидное неразумение установленного порядка вещей — отказаться от любви ради брака, а не от брака ради любви[804]

. Раз это так, да позволено мне будет привести такое сравнение: не должны ли, по крайней мере, виноградная лоза и молодой вяз вырасти вместе, прежде чем переплестись, а не наоборот? Так неужто по-твоему возможен брак более нерасторжимый, чем наш счастливый союз и нежность друг к другу, которую познали мы, когда, покинув мою Ирландию, плыли к берегам Британии? И ты, неосторожный и бесчестный, все-таки пытаешься завязать новые узы? Покайся же в своем грехе, ибо ни один недостойный не падал так низко в своей любви, как ты в своей. Что можешь ты возразить мне, представ пред моими очами? Уж не то ли, что я стала женой твоего дяди, предателя Марка, и что, раз мне он муж, я должна его любить и почитать, и познать его одного на супружеском ложе? Но я отвечу тебе — то, что он стал моим мужем — грех, потому что ты, Тристан де Леонуа, — мой любимый муж, которому я вручила себя впервые и кому обещала верную и истинную любовь, и эту любовь у тебя, живого или мертвого, нельзя, не погрешив против чести, отнять, чтобы отдать ее другому. Но придется признаться, что я слишком доверчива и послушна твоим, господин мой, речам, как послушна и нашей любви (которую я считала искренней и беспримерной), а надо было бы ее скрывать, чтобы не приводить в негодование грубых невежд, кои ради собственной выгоды злословят и перешептываются не только об удовольствиях и времяпровождении своих господ, но и о самой добродетели; вступив в брак, я подверглась их преследованиям. Но я вверила это всевышнему, ибо так предана тебе, что готова была не только вступить в шутовской брак, но и носить шутовскую одежду с зеленым ушастым колпаком, лишь бы доставить тебе удовольствие. Но ты — увы! увы! — слишком легкомыслен и ненадежен. Кому теперь я пожалуюсь? Стенам? Атомам? Пустоте? Небытию? Или еще чему-нибудь, столь же ничтожному, самому незначительному, что только можно отыскать. Ведь ты более ненадежен, чем стеклянный сосуд. Не имея обо мне вестей и не зная, в какой печали я пребываю, ибо ты увлечен своей новой женой, бретонской чародейкой, неумолимо и безжалостно забываешь ты о моем лице, мокром от слез, и не просто слез, а влаги, которую редчайшее пламя пылающего моего сердца заставляет изливаться из глаз (двух источников души, в коей сокрыта самая суть Любви), влаги такой текучей и светлой, что мельчайшая ее капелька покажется тебе живой и чистой. Столь обездоленной твоим обманом и предательством, что же остается мне делать, раз ты не можешь узнать о моем гневе и справедливом негодовании, кроме как, предоставив людям судить и рядить обо мне, отправиться в мир иной искать справедливости, если случалось кому-нибудь, измученному скорбью и непосильно суровой карой, после смерти отомстить обидчикам. Вот лучшее, что я смогу сделать — за свой грех я убью себя.