Легенда о Вавилоне

Касательно того, как древние израильтяне следовали Божьим заповедям, лучше всего справиться в Священной истории, которая недвусмысленно говорит об обратном (даже с учетом позднейшей редактуры). Выдающиеся же творения древнегреческой мысли были созданы в условиях гражданского неравенства, повального рабства и самой что ни на есть архаичной психологии, мотивировавшей поступки большинства эллинов. Напомним знаменитое место из Плутарха: перед Саламинской битвой командующий афинским флотом Фемистокл, герой, прославленный в столетиях и почти символизирующий греческую свободу (в противовес «восточному деспотизму» агрессора Ксеркса), приносит в жертву богам трех пленных персидских юношей^{42}

. Подробное перечисление всех значимых эпизодов греческой истории, в которых следование обычаям весьма первобытным сыграло серьезную роль, заняло бы слишком много места. Пожалуй, здесь находится хотя бы частичный ответ на заданный выше вопрос. Говоря о культурном наследии древней Греции и Иудеи, мы имеем дело с их наивысшими — и потому пережившими тысячелетия — достижениями. Фон же, на котором творили Яхвист и Гомер, израильские пророки VII–VI вв. и греческие философы V–IV вв. до н.э., был, по меньшей мере, не вполне благоприятен (что судьбы Иеремии и Сократа очень хорошо иллюстрируют)^{43}

.

Среда, в которой творили древние месопотамцы, была еще ближе к эре доцивилизационной. Она еще крепче привязывала, затягивала в прошлое все, что ей противоречило, нарушало изначальные устои. Как цивилизация шумеров всего на шаг отстоит от времени доисторического, дописьменного, а потому видится почти бездвижной, нединамичной, способной только коллекционировать наблюдения и принимать реальность, так и ее наследники, аккадцы-вавилоняне, смогли сделать лишь следующий шаг и впервые задать извечные вопросы бытия, частично передать наследникам накопленные знания и верования, а потом ушли из мировой культуры почти навеки.

Уже упоминалось, что древнейшим из великих литературных произведений является шумеро-аккадское сказание о Гильгамеше, иногда по первым строкам называемое «О все видавшем». В современной критике можно найти сравнения вавилонского эпоса с более известными греческими, еврейскими, индийскими и прочими стародавними повествованиями. Это вполне заслуженно. Но нельзя забывать и о том, что эпос о Гильгамеше в формировании мировой цивилизации не участвовал. Уйдя со сцены вместе с клинописью и аккадской культурой, по-видимому, во второй половине I тыс. до н.э., он вернулся в интеллектуальный обиход человечества только в XIX в. (в отличие от упомянутых младших текстов), спустя две с половиной тысячи лет. Литературно-философская ценность сказания «О все видавшем» очень высока, его роль в истории культуры много меньше. И опять перед нами встает вопрос: почему?

Шумерская легенда долго отражала натиск времени. Исторического Гильгамеша относят к концу III тыс. до н.э., наиболее «свежие» таблички с записью легенды датируются серединой I тыс. до н.э. Великая повесть передавалась из века в век, она варьировалась, изменялась во временем и пережила множество политических пертурбаций, постигавших Междуречье на протяжении полутора тысяч лет, наверное потому, что была не местной, принадлежавшей давно увядшему Уруку (родине героя), а являлась достоянием всей древнемесопотамской цивилизации. Но она и умерла вместе с этой цивилизацией, оказавшись не востребованной потомками. Пропали и другие древнейшие сказания человечества, многие наверняка безвозвратно. Именно это поражает при размышлениях о шумеро-аккадской цивилизации — ее почти полная культурная смерть, и это после того, как она несколько тысяч лет выдерживала разнообразные потрясения, меняла языки и ассимилировала десятки народов.