Легенда вулкана

— Стать добровольным членом общества Первой Колонии Марса, — ответил я, двигая желваками.

Комната была темной, и, кроме орехового бюро и старомодной настольной лампы, в ней почти ничего не было. За окном стоял поздний сырой осенний вечер.

Яркий конус света падал на столешницу, скрывая за собой в полутьме лицо вопрошающего.

Я сидел в неудобном скрипучем кресле, и что-то довольно чувствительно упиралось мне в задницу, как я ни ерзал. Наверное, это нарочно так сделали, чтобы посетитель нервничал, не мог сосредоточиться и выкладывал всю подноготную…

— Почему вы решили стать добровольным колонистом? Членам вашей семьи нужны социальные льготы? Или вы романтик?

Слова, доносящиеся с другой стороны луча лампы, были низкого тембра и почти без интонаций. Это тоже делалось специально, чтобы человек не вел беседу с неким персонажем, другим собеседником, а как бы разговаривал сам с собой, отвечая на возникающие в голове мысли.

— Скорее романтик: у меня нет семьи.

— Не женаты?

— Разведен.

— Понятно… — Возникла небольшая пауза, как передышка между раундами боксерского поединка. — Боюсь вас огорчить, но то, что вы увидите там, вряд ли вызовет у вас восторг. Марс не для романтиков, скорее для прагматиков или маньяков — там еще почти ничего нет, там каждый волен быть в том виде, который естественен для его натуры. Этакое зеркало, что ли. Типа Дикого Запада, только хуже, рафинированней… Там побеждает сила, а не идеи: людям там — не до идей, молодой человек.

Все-таки прокололся, выдал парочку персонифицирующих оценок! Обозначил свой возраст и отношение… да и интонации эти…

— Я согласен с вами. — Я сделал маневр уклонения и прикрылся левой. — Но на Земле у меня не осталось ничего такого, о чем я мог бы пожалеть, так что у меня особо нет вариантов…

— Надежда на изменение жизни — совсем не то что надежда на изменение мира вокруг. — Он мягко пытался теснить меня в угол, но я заметил этот ход. — На Земле вы еще сможете спрятаться, найти свою отдушину, свой микросоциум, а там вас переделают под обстановку, и прикрыться там нечем. Вы будете отсчитывать сол за солом унылого и кровавого календаря…

— В том-то и дело, — я совершил грубоватый, но мощный выпад, — мне не нужны эти микрополочки, я хочу жить в равномерном обществе, пусть оно даже и примитивно и жестоко…

— От макро к микро, — слабо парировал он, — но по результатам тестирования вы вряд ли протянете там больше полугода: новичкам обычно везет, но потом… Вы хотели бы стать гладиатором в Древнем Риме?

— Значит, так надо, — я поставил блок, — если бы у меня не было перспектив, то да, стал бы, хотя и не хотел. Рискнуть всем, когда терять больше нечего…

— Перспективы есть всегда, и терять всегда найдется что. Например, жизнь… Ну да что я вам тут объясняю… — Он попытался провести прямой в голову. — Еще полтора года назад я подписал бы ваши документы не глядя. — Он неожиданно отступил. — Достаточно было вашего заверенного у нотариуса заявления. Но сейчас, когда проект «Терра-3» заморожен, а я продолжаю сидеть здесь, на этом месте, я провожу тестирование очень тщательно и…

— Ой, — невольно вырвалось у меня: я посмотрел на свои ладони: они были размером с крупную сковородку! Да и кресло перестало скрипеть — оно разломилось на две половинки: я резко увеличивался в собственных габаритах, напоминая самому себе Алису в Стране чудес, с той лишь разницей, что не пил, не ел ничего подозрительного, да и веера чужого не подбирал… — Что это за хрень такая? — испуганно спросил я, заполняя пространство почти половины комнаты.

— А-а-а-а-а, — протянул он понимающе, — теперь я вижу — вы готовы: ваше макро готово стать микро. Вас переполнило энергией… В вас возникло кольцо уробороса.

Мне и вправду показалось, что сквозь меня проходит какое-то вертикальное мерцающее кольцо.

— Ладно, пойдемте.

И тут я увидел, как на фоне серого окна медленно поднимается огромный силуэт человека, с могучими широкими плечами, косматой гривой волос. Этот силуэт тоже устремляется к потолку плавным движением встающего с колен великана.

Настольная лампа начинает мерцать и наконец гаснет, неумолимо устремляясь куда-то вниз, в темноту, вместе со всем интерьером комнаты.

Словно по команде, мы синхронно вытягиваем вверх руки, и они, колоннообразные, с пучком труб-пальцев, упираются в обшитый стальными листами потолок, в котором виднеется проем квадратного люка, где проглядывают сквозь мерцающий бледно-сиреневый мягкий рефлекс облаков множество одиноких и равнодушных звезд. Их обвели карандашом и назвали богами, героями, мифическими зверями или просто символическими предметами, но повлияло ли это на них? Вряд ли…

— Конечно, повлияло, — словно в ответ говорит черный силуэт, сидящий на краю крыши вагона, рядом со мной.

Вагон мерно раскачивается, изредка постукивают эхом колеса на рельсовых стыках, и безвозвратно вдаль уносится в перспективу веретено ниточек рельсов, на которые наматываются провода линий электропередачи и одинокие фрагменты светящихся в темноте окон. Сматывается прошлое в бесконечную спираль, будто бы пряжа мойры.