Читаем Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти полностью

Итак, отрочество Галы состоит из потрясений и столкновений. На фотографиях того времени выделяются ее легкие непослушные волосы и особенно глаза. Эти глаза, «пронзающие сердце», как потом скажет о них Поль Элюар, занимают все лицо, но не из-за величины, а благодаря силе их взгляда, подобного магниевой вспышке. Она не делает тайны из своих нервных приступов, а говорит о них сама. Несколько фраз на эту тему сохранились в ее интимных записных книжках, например: «Для моего возраста и моих физических сил я слишком, слишком нервная». Но эти «Интимные записные книжки»[169] свидетельствуют в первую очередь о том, что она чувствует себя покинутой. Это чувство не утихнет никогда. Ожесточение, с которым Гала потом старается раскрыть способности любимого мужчины, будь то Элюар, Макс Эрнст или Дали, несомненно, является признаком ее духовных блужданий, того, что ей трудно существовать в этом мире, и ее панического страха быть одной, быть покинутой. В своих записях Гала признается: однажды она оказалась в своей комнате одна, изолированная от братьев и сестры потому, что заболела скарлатиной. Мать вышла на прогулку вместе с ее кормилицей. «Когда наступила ночь, – пишет она, – я, не зная, как зажечь свет, осталась в темноте, взобралась выше и села у окна, чтобы смотреть на движение снаружи и на уличные огни и чувствовать себя не такой одинокой. Я больше не хотела поддаваться одолевавшему чувству, что меня покинули. Потом много раз я испытывала этот ужас оттого, что внезапно покинута, когда родители под разными предлогами уходили от меня на вокзалах. Позже я боялась, что отец покинет меня, моих братьев и сестру, чтобы покончить с жизнью, состоявшей из споров, скандалов и злобы, – с нашей жизнью разобщенной семьи. Потом, намного позже, я боялась, что меня покинет мать, хотя для этого страха не было никакого повода, или покинут мужчины, которые любили меня и которых я любила»

[170]. Хотя не все признания, сделанные в этих «Интимных записных книжках», надо понимать буквально, их чтение позволяет сделать вывод о психической неуравновешенности Галы и ее влечении ко всему странному и невидимому. Даты и факты в записях не совпадают с теми, которые смогли установить ее самые надежные биографы, но ясно, что Гала выхватывает взглядом из своего прошлого в первую очередь то, что связано с общим впечатлением жестокости и одиночества. Сильная тревога омрачает каждый эпизод ее детства, начиная с рождения младшей сестры. Появление сестренки на свет было ужасным, и старшая дочь слышала все, потому что комната, где происходили роды, была рядом с ее собственной. А потом девочке показали «маленькую живую куклу», которая вызвала у нее отвращение. Затем была тень, она появлялась каждую ночь, когда рассказчица начинала засыпать, и мучила ее; были жестокие игры братьев рассказчицы. В общем, это было трагическое детство, наполненное болью. Но иногда ему придают очарование счастливые воспоминания о том, как она гуляла по Красной площади во время весенних народных праздников среди зевак, нищих и продавцов игрушек. Теперь, когда Гала вспоминает это, игрушки кажутся ей опередившими свое время, сюрреалистическими. «Цветные стеклянные фигурки шалунов, [которые] с огромной скоростью поднимались и опускались в трубках, наполненных окрашенной водой», «маленькие металлические мышки, [которые] в ужасе убегали» в «кружащиеся облака цветной сахарной ваты»[171]
. Странные эти записные книжки, которые писались втайне: из русского детства память Галы удержала только игры с родными и двоюродными братьями в гостях у ее дяди с материнской стороны, Артемия, который жил в маленьком живописном поселке в глубине России, в Николаевске. «Я увидела мифологическое существо, – написала она, вернувшись в Москву, – колосса с могучими плечами и руками, который как ни в чем не бывало поднимал нас на воздух, усаживал по одному на каждое плечо, потом третьего на голову и начинал ходить…»[172]Как это далеко от прелестных рассказов Симоны де Сент-Экзюпери о детстве ее и остальных детей ее семьи в ласковой атмосфере замка Сен-Морис-де-Реман!
[173] Гала вспоминает только жестокие и опасные игры, грубые жесты, рассказы о детских кошмарах и ужасах и восхищение лесом. «Мы были до безумия романтичны, – пишет она. – Воображению самых младших лес казался знакомым благодаря светлячкам, добродушным и забавным улиткам, грибам – гномам-защитникам, зарывшимся в мягкий мох, более нежный, чем постель»[174]
.

В Европу!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сериал как искусство. Лекции-путеводитель
Сериал как искусство. Лекции-путеводитель

Просмотр сериалов – на первый взгляд несерьезное времяпрепровождение, ставшее, по сути, частью жизни современного человека.«Высокое» и «низкое» в искусстве всегда соседствуют друг с другом. Так и современный сериал – ему предшествует великое авторское кино, несущее в себе традиции классической живописи, литературы, театра и музыки. «Твин Пикс» и «Игра престолов», «Во все тяжкие» и «Карточный домик», «Клан Сопрано» и «Лиллехаммер» – по мнению профессора Евгения Жаринова, эти и многие другие работы действительно стоят того, что потратить на них свой досуг. Об истоках современного сериала и многом другом читайте в книге, написанной легендарным преподавателем на основе собственного курса лекций!Евгений Викторович Жаринов – доктор филологических наук, профессор кафедры литературы Московского государственного лингвистического университета, профессор Гуманитарного института телевидения и радиовещания им. М.А. Литовчина, ведущий передачи «Лабиринты» на радиостанции «Орфей», лауреат двух премий «Золотой микрофон».

Евгений Викторович Жаринов

Искусствоведение / Культурология / Прочая научная литература / Образование и наука
Певцы и вожди
Певцы и вожди

Владимир Фрумкин – известный музыковед, журналист, ныне проживающий в Вашингтоне, США, еще в советскую эпоху стал исследователем феномена авторской песни и «гитарной поэзии».В первой части своей книги «Певцы и вожди» В. Фрумкин размышляет о взаимоотношении искусства и власти в тоталитарных государствах, о влиянии «официальных» песен на массы.Вторая часть посвящается неподцензурной, свободной песне. Здесь воспоминания о классиках и родоначальниках жанра Александре Галиче и Булате Окуджаве перемежаются с беседами с замечательными российскими бардами: Александром Городницким, Юлием Кимом, Татьяной и Сергеем Никитиными, режиссером Марком Розовским.Книга иллюстрирована редкими фотографиями и документами, а открывает ее предисловие А. Городницкого.В книге использованы фотографии, документы и репродукции работ из архивов автора, И. Каримова, Т. и С. Никитиных, В. Прайса.Помещены фотоработы В. Прайса, И. Каримова, Ю. Лукина, В. Россинского, А. Бойцова, Е. Глазычева, Э. Абрамова, Г. Шакина, А. Стернина, А. Смирнова, Л. Руховца, а также фотографов, чьи фамилии владельцам архива и издательству неизвестны.

Владимир Аронович Фрумкин

Искусствоведение
Похоже, придется идти пешком. Дальнейшие мемуары
Похоже, придется идти пешком. Дальнейшие мемуары

Долгожданное продолжение семитомного произведения известного российского киноведа Георгия Дарахвелидзе «Ландшафты сновидений» уже не является книгой о британских кинорежиссерах Майкле Пауэлле и Эмерике Прессбургера. Теперь это — мемуарная проза, в которой события в культурной и общественной жизни России с 2011 по 2016 год преломляются в субъективном представлении автора, который по ходу работы над своим семитомником УЖЕ готовил книгу О создании «Ландшафтов сновидений», записывая на регулярной основе свои еженедельные, а потом и вовсе каждодневные мысли, шутки и наблюдения, связанные с кино и не только.В силу особенностей создания книга будет доступна как самостоятельный текст не только тем из читателей, кто уже знаком с «Ландшафтами сновидений» и/или фигурой их автора, так как является не столько сиквелом, сколько ответвлением («спин-оффом») более раннего обширного произведения, которое ей предшествовало.Содержит нецензурную лексику.

Георгий Юрьевич Дарахвелидзе

Биографии и Мемуары / Искусствоведение / Документальное