Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти

Но в 1962 году Бальтюс открывает для себя новые просторы: должность директора виллы Медичи внезапно помогает ему осуществить мечту о славе и величии. Теперь у него есть возможность жить в роскоши, в тех самых местах, где жили Медичи. Эта дерзкая привилегия и случай – разумеется, организованный судьбой, – позволяют ему с этих пор осуществить тайные честолюбивые стремления, стереть свое происхождение. Теперь он может заставить людей забыть, что он сын эмигрантов, польских евреев, что у него нет дворянской частицы перед фамилией, что он не потомок ни Биронов, ни Романовых, ни Понятовских, как он уверял! Итак, вилла Медичи в самый подходящий для этого момент дала новый толчок его карьере и честолюбивым стремлениям. Перед ним открывается новая жизнь. Он остается таинственным, каким был раньше. Он достаточно молод, чтобы начать жизнь заново, и готов организовать эту жизнь согласно своему представлению о ней. И тут как очаровательное волшебное видение возникает грациозная Сэцуко. О ее появлении он вспоминал через тридцать семь лет в приглушенной ласковой атмосфере шале Россиньер, где, казалось, был укрыт от репортеров. (Бальтюс все же поддерживал связи с прессой, но контролировал их: он иногда принимал у себя представителей «народной» прессы (то есть той, которая пишет о новостях и частной жизни известных людей. – Пер.).

Основы легенды были нерушимы и прочно укоренились в его памяти. Появление Сэцуко было для него «внезапным и чудесным». «С тех пор она самое дорогое для меня существо, которое оберегает меня; она внимательна даже к малейшей из моих слабостей и оплошностей человека, который уже не видит, уже не очень хорошо ходит и нуждается в помощи близких, чтобы подняться в свою комнату или стряхнуть пепел с сигареты в пепельницу»[210]

. В течение многих десятилетий он рассказывал о своей встрече с Сэцуко одинаково: «Сэцуко Идэта была молодой студенткой и жила тогда у своей тети в Осаке. Она происходит из старинного семейства самураев, которое сумело сохранить обряды знати Древней Японии. Я пригласил ее приехать на виллу Медичи, директором которой был с 1961 года. Сразу же я понял, что она много значит для меня, и в 1967 году мы поженились. Мы никогда не расстаемся, она охраняет мой труд, защищает меня от навязчивых людей, дает мне советы и делает огромное множество дел: наводит порядок в наших архивах, иногда смешивает краски, которые я ей указываю, и всегда охотно выполняет эту неблагодарную и требующую терпения работу. Сэцуко обеспечивает мое благополучие. Она пренебрегает собственным творчеством – не пишет картины, хотя я всегда советовал ей это, потому что считаю восхитительными интерьеры нашего шале, которые она изобретает заново и в которые вносит все цвета своей родной Японии»[211]

. Было видно, что и через много лет после встречи его пламенная любовь и пылкая страсть не угасли, хотя покрылись пеплом времени и стали гореть ровней. Сэцуко в его сознании ассоциировалась с защитой, дружелюбным и сочувственным вниманием, с мирной семейной жизнью. А кроме этого, она была организатором, вносившим порядок в его очень плотно занятую и творческую жизнь. Но обращает на себя внимание, что он не упоминает о Сэцуко как о своей модели, а она охотно ему позировала в годы жизни на вилле Медичи. Она так быстро стала сначала спутницей жизни, потом женой, потом матерью, и всегда была тайной советчицей Бальтюса потому, что с этого времени стала для него той, кто установит связь между культурами дальневосточными и западными. А Бальтюс уже очень давно испытывал интуитивное чувство, что мировое искусство объединяет все культуры, и его самым горячим желанием как художника было вернуться к этому фундаментальному единству. Все есть во всем – изумленно повторял при каждом своем новом открытии его друг Пикассо, когда обнаруживал не только общее между африканским искусством и наскальной живописью, но также общие черты и у того и у другой с кубизмом. Это же чувствовал Бальтюс. Уже в годы своего такого печального и романтического детства он ясно видел тесную связь между альпийским горами, среди которых жил, и горами на картинах великих китайских и японских художников. Эту связь можно заметить в некоторых из его картин и рисунков. Ее и должна была олицетворять Сэцуко. «Эпоха Возрождения грубо оторвала западную цивилизацию от восточной, – говорил он. – Это их разделение произвольно и причиняет вред. Я сильно верю в связи, которые их соединяют, и не вижу между ними никакой разницы в интуитивных представлениях и во взглядах на смысл нашего мира. Поэтому нет никакой разницы между моими дорогими сиенцами и искусством Дальнего Востока. Сэцуко укрепила во мне эту уверенность»[212]

. И он недвусмысленно добавляет: «Она соединяет меня с двумя цивилизациями и этим осуществляет связь, в которую я верил всегда, еще задолго до знакомства с ней. И она освоилась здесь, в горном краю Во, где мы живем. Ей хорошо знакомы высокие горы, которые нас окружают, хотя они не привлекают ее, и она часто предпочитает более ровные местности. Но она придала этому шале черты своей страны: она носит традиционную японскую одежду, мы часто едим японские блюда, она коллекционирует статуэтки, кукол и заводные игрушки. Даже украшенные резьбой фасады шале издали напоминают о дальневосточном храме»[213].