Легендарные разведчики — 3

Я и Ленина видел. Выступал он на Первом Всероссийском съезде по внешкольному образованию. Этот съезд организовывала Крупская, а фактически — мой отец, который был помощником и консультантом Надежды Константиновны по внешкольным делам. Он работал по ликвидации неграмотности в России. И отец мне накануне сказал: «Пойдем, Борис, со мной. Будет выступать Владимир Ильич». Я пошел в Дом союзов, занял место в пятом или шестом ряду, ждал. Там многие собрания проходили. Двери в фойе, которое идет параллельно залу, были открыты. Чтобы зайти в зал, надо подняться по лестнице и пройти дальше по фойе, миновать двери на входе в общий зал — и вход на сцену, в президиум, через небольшую комнату. И я видел, как люди поднимались в президиум.

Сначала выступал Луначарский. Оратор он был замечательный. Мы его слушали разинув рты. Вдруг раздаются хлопки, которые из речи наркома просвещения никак не вытекали. Оказывается, люди в зале увидели через открытые двери, что пришел Ленин. Начали вставать и аплодировать. Луначарский вытаращил глаза, спросил: «В чем дело?» Ему из президиума: «Анатолий Васильевич, Ильич приехал». Луначарский оборачивается, и с той стороны входит Владимир Ильич Ленин с картузом в руке и поднимается на сцену. А я сижу в пятом ряду и вижу Ленина, который не понимает, кому аплодисменты — Луначарскому или ему. И он садится не в президиум, а на ступеньки. Луначарский все понял, быстро к Ленину навстречу, помог встать, посадил его в президиум. А у Ленина такое выражение, что он сорвал выступление Луначарского. И тут суета, овации, все встают, и Ленин с речью, которая всем известна, она во всех собраниях сочинений. И я в тот же день об этом написал, в ЧК это вывесили, чекисты о выступлении узнали.

Ленин говорил хорошо. Не так, как Луначарский, который выступал красочно. А у Ленина — просто, из души. Какие там бумажки. Луначарский тоже без всяких бумажек.

Шаламова не выдавал

Больной для меня вопрос. Писатель Варлам Шаламов был уверен, даже писал, что я «выдал его чекистам». Но как можно! Моя сестра была за ним замужем. И в те времена, если что случалось с близкими или даже дальними родственниками, страдали все. Что ж я, хотел, чтоб арестовали сестру? Когда взяли Шаламова, и мою любимую сестру сразу посадили, выслали в Чарджоу, где она, бедная, мучилась до 1946 года. А меня вскоре после ареста шурина исключили из партии и выставили из ЧК. Ну подумайте, неужели мог я сам сломать жизнь себе и родственникам? Единственная правда, что особой привязанности у нас с Шаламовым никогда не было и быть не могло.

Страшная мясорубка, ужасные годы

Сталин не доверял своим. Еще во второй половине 1920-х считал, что много чекистов уходило на Запад. Неправда. Не много. Ничуть не больше, чем в последующие годы.

Я работал в то время, когда условия были другие, не как при Ежове. А при этом — страшная мясорубка, ужасные годы. До этого — нужная всем, нормальная работа. Для чего все мы это делали? Боролись за выживание страны. Да, открывали дела. Но не выколачивали показания какими-то физическими способами воздействия, чтобы услышать потом только то, что приказано от них услышать.

А потом — єжовщина. Но первым начал все это Ягода. Выдвинули его на пост генерального комиссара государственной безопасности. И против него выступили с протестом настоящие чекисты — Ольский, Мессинг…

Ягода через Кагановича передал, что надо об этом обязательно доложить Сталину. Мол, завелись здесь гнильцо, интеллигентщина, которые не понимают, что такое классовая борьба. А классовая борьба — это когда из вас выколачивают, что вы шпион польский, немецкий да еще и французский. Теоретики доказывали: курс верен, ведь по мере укрепления социализма растет и классовая борьба.

Должен я вам сказать: классовая борьба действительно ожесточалась: решался крестьянский вопрос. Как быть с крестьянами? Город уже социалистический, а деревня — еще индивидуальная, плюс укреплялись нэпманы: торгуют, наживаются. Как быть? 1929 год — «великий перелом», создавали колхозы. Десять процентов крестьян — зажиточные. Их записали в кулаки. В деревне — разлом, противоречия: эти — за колхоз, те — против. И каждый середняк хотел сделаться богаче, по принятой тогда формуле — стать кулаком. Захотел? Получай.