Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны

Подполковник Львов был назначен помощником командира 4–го Конного полка. Дня через три или четыре, как прибыла часть интендантского обоза на Селенгу, я сидел в палатке, углубленный в цифры и оторвался от скучных и никому ненужных подсчетов нечеловеческим криком и матом, несшимся с западной стороны. На вопрос к своему вестовому Джамсарову: “Что такое там делается, Джамсаров?”, — получил ответ: “Жгут доктора, иди посмотри…” Смотреть я не пошел, но предсмертные крики доктора могли свести с ума нервного человека. Сожжение производилось тем же порядком и способом, как и прапорщика Чернова на Керулене. Причина? Медицинский фельдшер из г. Омска в дни “свобод” примкнул к “освободителям” и в первые дни революции играл какую-то крупную роль в Омске. Когда в Омске установилась власть адмирала Колчака, он бежал в Монголию и добрался до Урги, где осел, начав успешно лечить монгол. Всякий лекарь в Монголии именует себя “доктором”. Стал этим званием называться. Пришли унгерновцы, он добровольно явился на службу и был зачислен зубным врачом в тыловых учреждениях, при интендантстве. Фельдшера лично знал в Урге. Он не примыкал к большевиствующей группе Ургинской коммерческой управы. Стоял в стороне от политики, занимаясь своим делом, главным образом, рвал зубы и прививал оспу.

Когда прибыла на Селенгу с Рерихом часть интендантского обоза, то с ним прибыл и зубной врач. В Азиатской конной дивизии в числе мобилизованных в [Монголии оказались жители Омска. Они сразу опознали фельдшера, игравшего такую роль в дни революции в Омске, и донесли об этом Унгерну. Самозванство и причастность к “освободителям” послужили причиной столь жестокого наказания[61].

Прибыл в лагерь на Селенгу из долговременной поездки капитан Безродный. Офицеры, заходившие ко мне, говорили, что приехал Безродный, который привез много документов, компрометирующих офицеров, живших в Монголии до прихода Унгерна в Ургу и что, вероятно, некоторым офицерам не сдобровать. Такому разговору я не придал никакого значения.

Вскоре я зашел к генералу Резухину, чтобы его навестить и узнать хоть что- нибудь об обстановке. Резухин после первых слов приветствия в обычной шутливой форме заявил: “Капитан Безродный привез документ, изобличающий Вас, М. Г., в преклонении перед Лениным и сочувствующим его идеалам и деятельности”. Понимая слова Бориса Петровича как шутку, я отделался шуткой, выпил чаю с ромом и ушел к Корнелию Ивановичу Парыгину. Полковник Парыгин серьезно мне передал, что “вчера вышла крупная размолвка между генералами из-за Вас. Генерал Резухин категорически отказался признать справедливыми документы, привезенные капитаном Безродным, обвиняющие полковника Торновского в причастности к большевизму, так как он с первого дня большевизма стоял в рядах борцов против них, а в Урге “большевики” запрятали его в китайскую тюрьму. Последний довод спас Вам жизнь”.

Суть же дела такова: проживая в Монголии с 18 апреля 1920 г. и занимаясь коммерческими делами, я много ездил по Монголии и в своих скитаниях попал на заимку братьев Ериных. Обитатели заимки рады были новому человеку, да еще торговому. Меня хорошо приняли. Не отпускали два дня, угнав моих коней далеко па пастбище. За два дня много было съедено, еще больше выпито. Говорили без конца до хрипоты. Главной темой разговоров были события на Руси. Люди все были хорошие и простые. Все поносили Ленина и считали его исчадием зла, кретином, идиотом и прочее, и прочее.

Черт меня дернул “расточать бисер перед свиньями” и высказать мысль, что во многом я с их мыслями согласен, но не согласен с тем, что Ленин “кретин” и “идиот”. Как бы Ленин ни кончил жизнь, но его имя войдет в историю наряду с реформаторами. “На истории России Ленин оставит глубокий след”. Слова мои были равносильны разорвавшейся бомбе и почти до утра служили темой разговоров. Наутро мы все забыли горячий вчерашний спор и дружески расстались.

Вот к этим же братьям Ериным на заимку попал и капитан Безродный в своем вояже по Западной Монголии. Очевидно, началось с попойки, и в разговорах пришел на память братьям Ериным полковник Торновский и высказанные мною мысли. Капитан Безродный потребовал от А. Ерина письменного подтверждения моих слов, и А. Ерин дал какие-то письменные показания. Что было написано — точно не знаю, но полуграмотный А. Ерин написал, что я ставил Ленина наряду с Лютером, Гусом и даже Христом. Эти показания А. Ерина чуть не привели меня на костер, и только твердое заступничество генерала Резухина спасло меня от лютой и незаслуженной ни с какой стороны кары. Генерал Унгерн даже не изменил моего служебного положения, хотя моя должность и не была нужна, но, наверное, причислил меня к числу “ненадежных”.

Смерть полковника Казагранди