Легенды и мифы России

Не менее действенною помощью при пользовании кликуш признается также «отчитывание». Берутся за это дело те старые девицы, полумонашенки, полумирянки, которые известны всюду под именем «черничек». Впрочем, участие их считается малодейственным, и приглашаются они большею частью, что называется, для очистки совести. Чаще же всего отчитывание производит старичок-священник, из тех, которые сами опростели до неузнаваемости и утратили даже многие внешние признаки, усвоенные духовными лицами. Из таких священников особенно дороги и близки народу те, которым удалось запастись редкостною и ценною книгою большого требника Петра Могилы (впрочем, за неимением требника, отчитывают и по Евангелию). Про таких целителей ходят дальние слухи; на них охотно указывают, к ним смело отправляются, как к тому «попу Егору», о котором сообщают из Орлов. губ.: «Отчитывает дюже хорошо, в церкви, над головою кликуши, семь Евангелий по семи раз читает, и унимает крик сразу». В местности, где живет этот поп Егор, и народ подобрался болезненный, с большой наклонностью к кликушеству. Вот что рассказывала на этот счет одна крестьянка: «Баб сорок бегут по деревне, кто куда. Сами простоволосы (а нешто это можно — сама Божья Матерь, и Та покрывала волосы), а они еще без понев, так что почитай все у них наруже, и кричат во всю глотку всякая свое: «Где она? Где колдунья? Мы сейчас разорвем ее на куски!» — «Дала свояку напиться, а он-от (злой дух) у нее сидел, а теперь у меня в животе». Другая сказывает: «Дала мне колдунья вина, пей-пей, — говорит, — зелено вино — здоровее будешь, а только я выпила, и стал у меня в животе кто-то сперва аукать, а из живота в рот перешел и стал выражать плохие слова, непотребно ругаться». От третьей бабы соседи слышат: «Молочка кисленького принесла, — говорит, — у тебя нетути, да вот к чему и призвала». Мужики, глядя, что их бабы орут без конца, собрались все, вызвали колдунью и пригрозили: «Если, да ежели ты еще что нашкодишь, живую зароем в землю и осиновый кол в глотку забьем...»

Совсем иного характера получаются вести из тех местностей, где старые порядки наталкиваются на новые приемы молодого поколения. Например, в одном селе, при старом священнике, жила только одна старуха-кликуша, которой он не верил, хотя и не предпринимал против нее никаких строгих мер. Вскоре, однако, стала выкликать ее дочь, а следом за ней заголосила другая молодая женщина (конечно замужняя, так как кликушество исключительно болезнь бабья, не девичья), и еще залаяла молоденькая бабенка к тому времени, когда старик-поп передал место своему молодому сыну. Последний во всеуслышание поспешил объявить в храме, что если хоть одна крикунья осмелится нарушить церковную тишину, так он с места отправит ее в губернскую больницу и, если ее там признают притворщицей, то передаст властям, чтобы они поступили с нею по всей сторогости законов. Бабы замолкли и стоят теперь во время служб смирнехонько. Смолкли кликуши и у другого священника (а было их много), когда одну из них он заставлял ходить говеть постом по 2, по 3 недели, приказывая становиться перед аналоем и молиться отдельно от прочих и вслух. В другом месте выписали в церковь снимок с одной чудотворной иконы Божией Матери. Деревенские попросили у себя отслужить Владычице всенародный молебен и, как только икона показалась на краю селения, одну молодую бабу схватило: начала она ломаться, корчиться и визжать. Подхватили ее два мужика, чтобы не дать ей упасть в невылазную грязь (дело было после сильного дождя), но священник велел мужикам отойти от кликуши. «Кормилец, перепачкается, упадет!» — «Пускай падает, а если не отойдете — позову сотского». Баба не упала, хотя и продолжала визжать, пока не дождалась строгого внушения от священника, который пристыдил ее при всем народе. Тогда она кричать перестала и все время смирно и молча ходила за иконой. Когда же поднесли св. икону к крайней избе, около которой стояли уже все и ждали, то вдруг хозяин этой избы, мужик лет под пятьдесят, ни с того, ни с сего, принялся изображать из себя кликушу: ломался, кривлялся, но не визжал, как первая баба — поросенком, а мычал коровой. Эта неожиданность так всех поразила, что раздался общий, неудержимый, раскатистый хохот и, когда священник пристращал сотским, виноватый начал умильно просить прощения и отпущения.