Легенды нашего времени

— Не знаю, Моше, не знаю. Иногда мне нравится думать, что моя судьба связана с его судьбой. Только он не умел ни плакать, ни смеяться.

— А ты умеешь?

— Я учусь, Моше, я учусь.

— Расскажи про Катриэля. Чтобы помочь ему, я должен знать побольше.

— Это товарищ по оружию. Вместе были на войне.

— И это все?

— Это все.

Я бы с радостью говорил и говорил о нем, только это нелегко. Катриэль — мое собственное безумие, мое наваждение. Может, я его просто выдумал. Нужно было бы иметь доказательство, но кто даст мне его теперь, когда война окончена?

— Ну, так как же? — нетерпеливо спрашивает Моше. — Ты хочешь, чтобы я ему помог, или ты этого не хочешь?

— Да, - говорю я. - Ему это необходимо, да и мне тоже. Но где его искать? Вот в чем трудность!

И все-таки, он должен был существовать. Помнится, я даже завидовал ему. Для него все было просто. У него был отец, который его направлял, и любимая женщина, о которой он умел говорить, как умел говорить обо всем, что его касалось. А я немало женщин любил на своем веку, иногда даже с отчаянием, и говорил о них с чувством неловкости. Для меня всякая сердечная эскапада была непременно связана с тайной. Пьяный от чувства вины, иссохший от желаний, я избегал легких связей и замыкался в одиночестве, наполненном угрызениями совести. Кто такой Катриэль? Человек, которым я хотел бы быть. Для которого существовала линия раздела между жизнью и смертью, между любовью и предательством. Я так ему завидовал, что в конце концов усомнился в его существовании.

— Хочешь молчать — молчи, - обиженно сказал Моше. — Но если так, то я вернусь к своим ангелам.

Спорить с ним бесполезно: он упрям и нетерпим, как святой.

Воспользуемся его уходом, чтобы представить вам Дана, который ни в чем на него не похож. Худой, сдержанный, высокомерный. Высокий, слегка сгорбленный; шаг размеренный; изображает во всем разочаровавшегося миллионера; кумира, свергнутого с пьедестала. Минутами он напоминает мне Катриэля, но, по правде говоря, его мне напоминает любой член нашего товарищества.

Забавный человек. Ему хочется быть элегантным и непохожим на других. Чтобы не помять свой потертый костюм, он предпочитает все время стоять на ногах и никогда не позволяет себе присесть.

Руки у него длинные, узкие, взгляд снисходительно-умный; похоже, что он жалеет того, кого удостаивает своим вниманием, а еще больше — мир, который отказывается выслушать его самого. Он, как все считают, неврастеник, мошенник, бродяга и мифоман, каких мало. Сам же себя он считает принцем, откуда и его прозвище.

Что касается чужих россказней о нем, то Дан не находит нужным ни опровергать их, ни подтверждать. Он только поднимает брови с удрученным видом, вздыхая о том, как мало у его противников воображения. У него-то воображения хватило бы на всех.

Перед началом военных действий он забросал министров и генералов предложениями финансовой и военной помощи. На веленевой бумаге со своим именем и титулом он собственной рукой написал множество конфиденциальнейших и срочнейших меморандумов и проектов. Его послания остались без ответа, но это его не обидело. Напротив: он усмотрел в этом добрый знак.

— У меня прекрасные новости, — сообщал он товарищам. — На последнее письмо опять не было никакой реакции. Это доказывает, что все в порядке. Иначе меня бы вызвали наверх, верно?

— Совершенно очевидно, — вежливо отвечал собеседник.

— Вы понимаете: раз в моих услугах не нуждаются, значит армия и страна готовы.

— Ну, конечно. Само собой разумеется.

Он не мог усидеть на месте: энергия, жажда деятельности прямо-таки распирали его. Вопреки всем своим привычкам и принципам он вступал в разговоры даже с людьми низкого происхождения. Он излагал им свои взгляды на стратегию и на большую политику.

— Не беспокойтесь, — говорил он им. — Все идет хорошо. У меня сведения из самых верных источников. И к тому же в своем сегодняшнем докладе я все это указал.

— В каком докладе?

— Это вас не касается.

— Кому вы его подали?

— Кому положено. Вчера я отправил шесть. Телеграфно. Содержание совершенно секретно.

И, доверительно:

— Все настроены оптимистично. С вас этого довольно. Не настаивайте. Я не имею права сказать больше.

Чтобы вознаградить его, я, поскольку это доставляет ему удовольствие, соглашаюсь признать его принцем. Тем более, что наивность его рассказа превращает его в легенду — одну из тех, которые Иерусалим, со времени своих первых несчастий, разжигает и, если надо, порождает в сердцах людей, осужденных на скитания и вопрошающих — за что и до каких пор.

В день после победы Дан весь лучился от гордости: ”Вот видите? Я был прав. Все прошло хорошо”. —”А где ты был во время войны?” - ”Да везде понемножку”. — ”На каком фронте?” —”На всех”. И, понижая голос: "Понимаете, я должен был все видеть и все записать. Для своих докладов. Те, кого я тут представляю, должны быть в курсе дел, это естественно”.