Легкая палата

Какое белое, прямо-таки южное солнце! И это в сентябре: в первом мирном, послевоенном. Ровеньковская средняя школа: с парадного входа – женское отделение, с чёрного входа – мужское. Двор – огромный шевелящийся, неправдоподобно пышный ковёр из девчоночьих бантов, ярких осенних букетов. Духовая музыка, вальсы из динамика. Поздравления, взволнованные весёлые лица, смех.

Праздничная улица залита солнцем. Школьное крыльцо залито солнцем. Класс залит солнцем. В огромные, во всю стену, окна бьёт свет. Технички промыли их до прозрачности – словно стёкол и нет вовсе. Дрожащие от горячего белого ветра фрамуги пускают по классу гигантских солнечных зайцев.

В большом косом столбе солнечной пыли, как в луче прожектора, у классной доски стоит юная Людочка. На ней отутюженное шерстяное платье до щиколоток. Белейшие кружевные воротничок и манжеты. В волосах учительниц (дирекция распорядилась) не должно быть ничего, кроме скрепок-невидимок или тёмного рогового гребешка. Но Людочка в первое в её жизни первое сентября позволила себе легкомысленную ленту в горох. Она легко охватила её чистые, блестящие волосы.

– Здравствуйте, дети! Меня зовут Людмила Серафимовна. Я ваш учитель, а вы мои ученики. Начинаем урок.

ОЛЕНЬКА

Любимый стишок про Айболита на ночь рассказан. Серёжик, укладываясь спать, барахтался всем тельцем, зарывался, крутился в ситцевых голубых волнах с полосатенькими рыбками.

Оленька утыкала одеяло, чмокнула в пахучую макушку:

– Спи.

– Мам, – вдруг затихнув, сказал с тревогой Серёжик. – А в Африке Бармалей папу точно не поймает?

– Ну что ты, дурачок. Нет никакого в Африке Бармалея. Там тепло, растут пальмы, и мартышки воруют с них кокосы. А если папа не приедет, летом мы сами поедем к нему.

Первое слово, сказанное Серёжиком, было «папа». Это при том, что он видел папу по два часа вечером. В остальное время над ним склонялась, его целовала, тискала, выгуливала, читала ему книжки, купала, кормила – всё делала она. В тихой безропотной Оленьке взыграло материнское самолюбие. Однажды она весь день учила сынишку говорить «мама» – и даже добилась приличных результатов… Вечером, когда в дверях послышался знакомый поворот ключа, Серёжик бросился в прихожую с воплем «Мама!!!»

В первый же вечер Серёжик спросил, а где папа. Оленька смотрела новости. Вернее, делала вид, что смотрит новости, – и напряглась. В это время телевизор как раз говорил о российских моряках, попавших в африканскую тюрьму. Оленька развернула сына личиком к экрану, крепко прижала к себе:

– Серёжик. Так получилось, что папа – там. В этой тюрьме. Ты же знаешь, он врач, нанялся на судно… Но их обязательно выпустят. Ты же слышал, сам министр обещал. Только ты никому в садике про это не говори… Честное слово?

– Честное-пречестное! А то папу съест Бармалей?!

Серёжик был ещё маленький. Он не мог сопоставить логически обстоятельства места, времени и действия: как это папа, вчера очень громко кричавший на маму в кухне и даже что-то с грохотом разбивший, сегодня успел переплыть море и оказался в жаркой душной африканской камере. Серёжик в ужасе надломил светлые круглые бровки, разинул ротик.

Теперь они каждый вечер ловили весточку об африканских узниках. Если передавали, пытались в мелькнувшей мужской фигуре угадать папу: «Вон, вон папина спина!!»

Начали копить деньги на поездку в Африку (Серёжиковы четыре рубля пятьдесят копеек в копилке плюс три тысячи Оленькиной «заначки»). Перед собственным днем рождения он сурово сказал:

– Мне разонравились черепашки ниндзя, не покупай их. Мы лучше на эту денежку к папе поедем.

Потом все же не выдержал искушения – ведь он был маленький:

– Ну, купи пироженку картошку, ладно? Две штучки.

Оленька заранее продумала летнее развитие событий. Они поедут в поезде в Ялту (придётся влезть в долги), где море, пальмы и обезьянки. Там выяснится, что папу пока не выпускают. Нужно потерпеть ещё годик. Они досыта позагорают, покупаются. В сувенирной лавке она купит какую-нибудь жуткую деревянную «африканскую» маску – папин подарок, дома повесят в прихожей. А там и детская психика окрепнет, и можно будет сообщить о разводе.

Когда они с мужем впервые привели Серёжика в ясли, к нему сразу подошла любопытная рыжая девочка с игрушечным грузовичком. Постояла и вдруг со всей силы тюкнула его по светлой пушистой голове грузовиком. Серёжика никто никогда до сих пор пальцем не трогал. Он стоял, хлопал глазёнками, от боли и обиды наливающимися прозрачными слезами. Он не знал, что рай детства закончился.

В то утро на работе Оленька места себе не находила. Вот так теперь всегда будет. Его станут бить по голове, а он – непонимающе хлопать глазёнками. Сами виноваты, что до этого окружали только безбрежным маминым – папиным добром, нежностью и любовью.

В обед не выдержала, позвонила мужу. Хотела сказать: «Ты как хочешь, а я заберу его оттуда». Ей ответили, что муж взял отгул, и его нет с самого утра. Когда Оленька по дороге в садик забежала за санками домой, муж был одет по-домашнему. На его плече спал измученный дневными впечатлениями Серёжик.