Легкие миры

Из тьмы родясь, ярка и горяча,Пусть за двоих горит моя свеча.

3-Я СВЕЧА. НАТАША

Дул черный вихрь, сметая всё и вся,Но третий свет из мрака занялся.

4-Я СВЕЧА. ТАНЯ

Подходит время моего огня.Теперь свечу зажгите для меня.

5-Я СВЕЧА. ШУРА

И я вослед из мрака к вам лечу —

Теперь зажгите и мою свечу.

6-Я СВЕЧА. ОЛЯ

Быть может, я смогу вам пригодиться —Позвольте и моей свече родиться.

7-Я СВЕЧА. ВАНЯ

За братом брат и за сестрой сестраЗажгли огонь от одного костра.Свеча седьмая завершает круг.

ВНУКИ (выходят со своими свечами)

Но сколько их зажжет за внуком внук!

Пауза. Свечи горят.

АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ

Постойте, постойте: как странно…Мне видится, будто во сне,И свадьба, и зал ресторанаВ какой-то далекой весне…

НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА

И кто-то витает незримо,Прорвавшись из мрака и тьмы,Из тучи, из облака дыма…

И кажется мне – это мы…

МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ

И свет озаряет потемки —Я знаю, что в свадебный часДалекие наши потомкиИз прошлого вызвали нас.

ТАТЬЯНА БОРИСОВНА

Мы в плоти и памяти вашей —Горячей, греховной, святой.

ВСЕ ВМЕСТЕ:

Живите, Никита с Наташей,Цветите, любимые наши,Поднимем заздравные чашиЗа ваш юбилей золотой!

Да, мы с Катькой это всё придумали и разыграли, и – да, Дом писателей сгорел, подожженный питерскими бандитами, делившими имущество и площади. Сожгли начисто – со всей библиотекой, со всеми интерьерами, с голубыми гостиными и белыми залами, с гардеробом и рестораном, с буфетом, где члену Союза писателей, а то и несоюзному завсегдатаю можно было заказать котлету «Творческая» и, набравшись коньячку, так уютно ужраться в хлам, а потом, на заносимой снегом набережной, нетвердой рукой, промахиваясь, ловить ручку двери терпеливого такси: «Шеф!.. До Гражданки!..» – да, ничего этого больше нет, а с другой стороны посмотреть – глаза скосить в сторону – никуда и ничего не пропало, всё тут, и дом, и зал, в котором мы их всех воскресили, и воссоединили, и помянули, и омолодили, и вывернули время наизнанку, чтобы прошлое стало настоящим, а настоящее показалось далеким будущим. На малом огне, на огне памяти ничего не сгорает, не полыхает, не гибнет, не пропадает навсегда.

Про отца

Отец взял манеру приходить в заячьей ушанке, в черном драповом пальто, под верхней пуговицей угадывается драный и колючий шарф в красную клетку. А может быть, и нет никакого шарфа. Тогда, значит, шелковая, еще довоенная рубаха, голубая в белую полоску. Они тогда так забавно шили: сзади, там, где лопатки, большая складка, для простора в размахе рук. Рубашка на спине надувалась парусом, и на стройность наплевать.

Я эту рубашку недавно нашла; разбирала старые чемоданы, еще из тех, что тяжелые сами по себе, без вещей, и по углам у них кожаные накладки. Там были прекрасные вещи, просто прекрасные: там были брюки из чудесного твида, явно заграничного происхождения, с широкими обшлагами. Цвет в целом словно бы сероватый, но твид такая вещь: если всматриваться близко, если поднести к глазам, то видишь и серый, и зеленую нитку, и красную крапку, и еще песочное что-то мелькнет, и скрип уключины, и маслянистый блеск тяжелой воды в Темзе, и жидкий, пляшущий отблеск фонаря на волне, и звук плеска, и сырой воздух, и шелковая плесень на бревнах.

Брюки кусачей шерсти, легкий томительный запах нафталинового шарика. Сейчас бы моль не посмотрела на эти глупости, съела бы брюки и шариком закусила; наглая пошла моль, напористая, и глаза у нее жесткие и внимательные. А в те годы, когда брюки закладывались в чемодан, а чемодан запихивался на антресоль, проживала другая моль, белая, основательная, со старинными манерами, с само-уважением, я полагаю, с тревогой о здоровье потомства: туда не ходите, там нафталин!.. Пойдемте в другой чемодан!

Брюки, стало быть; потом кальсоны, – уморительная вещь! На завязочках, на тесемочках! Спереди – еще и три пуговки – честное слово – костяные, потрескавшиеся, обломанные. Детский пиджачок, плохо сшитый, с хлястиком на спине, тоже из твида, попроще. Чья-то красная шерстяная юбка-восьмиклинка. И рубашки, одна голубая в полоску, другая кофейная в полоску же.