Легкий флирт с тяжкими последствиями

– Есть одна вещь… – замялся Тони. – После того, как пришла похоронка на Чика… В общем, я купил тот дом, который вы снимаете, чтобы в любом случае, как бы жизнь ни обернулась, у вас было свое жилье. И я собираюсь вписать в купчую ваши имена, на случай, если что-то случится со мной. Почему я вам об этом говорю? Потому что завтра я сам ухожу на войну.

Мы с Виппи Берд посмотрели на него, как на сумасшедшего.

– Как тебе все это вдруг взбрело в голову? – спросила Виппи Берд.

– Потому что это мой долг, – ответил он.

– Долг покупать нам дом? – спросила я, ведь даже Мэй-Анна не делала ничего подобного.

– Ах, ты об этом… Да господи, какие пустяки! Мы с Бастером сейчас неплохо зарабатываем, и это ему, а не мне пришла в голову эта идея.

На самом деле все было не так. Позднее мы с Виппи Берд поблагодарили Бастера за его щедрость и доброту, и он сказал, что никак не может приписать себе эту честь, как бы ему этого ни хотелось, и что у Тони всегда было особое отношение к Виппи Берд, даже если она об этом и не догадывалась. Это заставило нас с Виппи Берд взглянуть на Тони по-иному. Увидеть в нем не только брата Бастера и ловкого пройдоху, а самостоятельного и хорошего человека.

Видя, что мы с Виппи Берд по-прежнему растерянны, Тони засмеялся:

– Взглянули бы вы сейчас со стороны на свои рожи – это что-то! Наверно, мне стоит купить отдельный дом и для Муна.

И он снова стал прежним Тони, способным на любой поступок из одного хвастовства.

Тут Виппи Берд вспомнила, что он только что сообщил нам о своем решении уйти в армию.

– Не надо этого делать, – сказала она, – раз от тебя этого не требуют. Мы уже потеряли Чика и Пинка и не обязаны потерять всех.

Тони попытался объяснить ей мотивы своего решения, но не смог, ведь он привык выражаться высокопарно, а свои подлинные чувства показывать не любил и не хотел.

– Ну… просто это как-то нехорошо… – наконец выдавил он. – Пинк и Чик отдали свои жизни, а я чем тут занимаюсь? Пьянствую с приятелями Мэй-Анны и заставляю Бастера прыгать через скакалку. В общем, я думаю, тут мне гордиться нечем. Мы обсудили это дело с Бастером, и он согласился, что мне стоит пойти.

– Ого, Тони, оказывается, у тебя есть совесть, – поддела его я, и он покраснел, но ничего не ответил, а на следующий день отправился служить во флот, и мы с Виппи Берд не видели его уже до самого конца войны.

А мы остались с ней одни, наедине с нашим горем. Когда я порой уже за полночь возвращалась с работы, то видела в окно, как она сидит в кресле-качалке и плачет. На работе ей приходилось держать себя в руках, потому что это была серьезная фирма, а дома – из-за ребенка, но по вечерам, пока я была еще в ресторане, а Мун спал, ей приходилось тяжелее всего. Если, придя домой, я заставала ее в таком состоянии, я наливала нам обеим по стаканчику виски и ставила пластинку повеселее, и мы вспоминали дни, когда всей компанией ходили в «Коричневую кружку», которую во время войны закрыли, устроив там пункт по откорму свиней.

Если же Виппи Берд слышала, как часа в три ночи я ворочаюсь с боку на бок в приступе тоски, она поднималась, варила шоколад, и мы сидели на кухне в ночных рубашках и разговаривали до утра, словно подружки-школьницы.

Только Виппи Берд могла понять мое состояние, равно как и я понимала ее, потому что мы переживали одно и то же. Так мы помогали друг другу в нашем горе, и хотя ей было полегче, чем мне, – ведь у нее по крайней мере остался Мун, – но именно по этой причине только она могла понять, что я нахожусь сейчас под бременем двойной утраты и что временами мне становится все равно, буду я дальше жить или нет. В такие моменты она рассказывала мне, как Мун меня любит, и говорила, что никогда не поставит его на ноги без моей помощи.

Когда я была почти уже совсем раздавлена депрессией, Виппи Берд вдруг объявила, что мне стоило бы подумать о ресторанном бизнесе – мысль, которая поначалу показалась мне совершенно дикой, ведь я всегда думала, что буду только домохозяйкой при Пинке, и после его возвращения собиралась совсем оставить работу. Но теперь приходилось думать о том, чтобы до конца своих дней самой себя обеспечивать. «Мне надо было брать пример с Мэй-Анны и идти на Аллею Любви, пока у меня была такая возможность», – ответила я Виппи Берд.

«О какой именно возможности ты говоришь?» – спросила Виппи Берд, и от ее слов мне стало смешно, потому что я действительно не предназначена для этого занятия. Виппи Берд сказала, что у меня есть талант поварихи, как у Мэй-Анны был талант для того, чем она занималась, и что я не должна зарывать его в землю. Я ответила, что Мэй-Анна была в начале своего пути, когда ее талант открыли, а я сейчас ближе к другому концу жизни и у разбитого корыта.

Мэй-Анна не делала попыток разделить с нами наши страдания, и мы пережили ту ужасную зиму, почти не получая от нее известий. Она не хуже нас знала, как холодно и тоскливо в нашем городе зимой и как бесприютно, даже если у тебя в жизни все в порядке. Может быть, именно поэтому она и прислала мне по случаю рождения Мэйберд эту дурацкую ночную кофточку?