Легко видеть

Позже Эдик все-таки поднялся из трюма на палубу, и Михаил оставил их с Тамарой вдвоем, один на один, насколько это было возможно на сплошь уставленной палатками палубе. Когда по прошествии времени Михаил увидел, что Тамара снова одна, он вернулся к ней.

– Эдик спрашивал тебя, о чем мы с тобой говорили?

– Спрашивал.

– И что ты сказала?

– Сказала, что мы говорили о нем.

– Он удивился?

– Возможно, но не докапывался. Я тоже не объясняла.

– Ты снова уязвила его чем-нибудь?

Тамара молча кивнула.

– Ох, и зря ты так делаешь! – воскликнул Михаил. – Он же хороший человек!

– А что я могу? – возразила она. – Притворяться ни сил, ни желания нет.

– Ну, так хотя бы уважай его, не изображая любви. Ведь есть же за что! Ты, наверно, его единственная слабость. Не заставляй его стыдиться себя за то, что он тебя любит.

Тамара промолчала, лишь коротко взглянув на него. Они надолго замолчали, вглядываясь в очень отдаленный, но быстро растущий из воды темно-серый купол гористого полуострова Святой Нос. Потом Тамара сказала:

– Тебе жалко только его. А о моем состоянии ты подумал?

– Да мне тебя еще больше жаль, чем его! Он-то, надеюсь, раньше или позже, но переболеет тобой.

– И тогда что? Бросит?

– Бросит, – убежденно подтвердил Михаил. – Бросит, если ты к нему не переменишься. Впрочем, и это уже трудно считать гарантией.

– Было бы с чего меняться, – возразила Тамара.

– Господи, да у тебя не только нет такого желания, но даже простейшей признательности, а ведь ее-то он точно заслуживает – не думай это отрицать!

Тамара опять отмолчалась. Михаил не стал ей говорить, что неугасшая любовь к прежнему любовнику и постоянное активное неприятие любви от собственного мужа и впрямь держат ее в таком диком и нескончаемом ожесточении, что впору отчаяться, но только она сама, своим умом может исправить положение, избавить от мук и мужа, и себя. Иначе слишком долго придется ждать, пока Игорь не только обратит внимание на любящую его женщину, скорей всего геолога, как он, или коллекторшу, но и обнаружит, что у него «стоит на нее». Только тогда может быть ниспровергнута, проклята и сдана в архив памяти Тамарина монополия на владение нелюбимым мужем.

Затянувшееся молчание прервала Тамара:

– Ты думаешь, что понимаешь меня?

– Полностью – вряд ли. Но в общих чертах – да. Если б я знал, какой барьер стоит между тобой и Эдиком, который ты сама возвела и не хочешь устранять, понимал бы, наверное, лучше. Боюсь только, что ты и для себя не можешь выразить словами, что тебя отталкивает от него. Я имею в виду какую-то инстинктивную, бездумно возникающую реакцию отторжения – вроде той, какая у большинства людей возникает при виде змеи. – Спохватившись, Михаил замахал руками, словно открещиваясь от только что сказанного. – Упаси тебя Бог понять это так, будто я сравниваю Эдика с ползучими тварями! Это я для примера сказал!

Тамара не ответила. Тогда Михаил добавил:

– А еще я думаю, что ты, кроме всего прочего, большая собственница. Сама не используешь того, что тебе дано, и других баб от него отваживаешь.

– Да не отваживаю я!

– Ну да, пока не видишь угрозы для себя, зачем тебе их отваживать? Но если Эдик перестанет быть равнодушным к прелестям посторонних дам, ты вспомнишь, что он – твоя собственность, хотя он именно тогда не будет больше полностью тебе принадлежать!

В обращенных к Михаилу лице и глазах Тамары сквозило недоверие. Заметив его, Михаил сказал:

– Не стоит его недооценивать. Вне тебя он, безусловно, волевой человек с развитым чувством собственного достоинства, которое никому не дает попирать. Ты в этом смысле – единственное исключение, но все равно только временное. Всю жизнь терпеть попрание своей любви он не согласится. А не то – помрет.

– Ну уж – помрет!

– Я тоже думаю, что это маловероятно. Скорее с тем или иным трудом излечится от своей любви к тебе.

– А-а! Ладно! – махнула рукой Тамара.

– Ладно! – эхом откликнулся Михаил.

Они засмеялись. Тема показалась исчерпанной и ей, и ему.