Лейтенант Бертрам

— Да, Хайн, так было. Так случилось с моим братом. А затем они заслали меня сюда. Мне пришлось оставить мальчика. Вначале было легко, и я даже радовалась. Ведь я не имела дел с немцами. Затем началась война, и они требовали от меня все больше, больше. А потом, на мое несчастье, приехали вы. Каждую неделю я посылала донесения. Каждый месяц я получала подтверждение. Несколько раз они даже присылали мне фотографию мальчика. Этим они привязали меня к себе. В последних письмах — они переслали их мне уже во время войны — были вложены маленькие записочки и от него самого. Он ведь учится писать. Видишь, они сдержали слово, Хайн. Он жив. А теперь вмешался ты. И ты его погубишь. Ведь что произойдет, если они перестанут получать мои донесения? Что будет? Они сдержат слово, Хайн, и убьют его!

Пока она говорила, Хайн Зоммерванд шаг за шагом отступал от нее, как сделал это в начале разговора. Он заложил руки за спину. Его взгляд скользил по темному ковру.

«Она выдала собственного брата, — подумал Хайн. — И меня чуть не подвела под топор».

Чтобы избавиться от сострадания, он принялся усердно подсчитывать в уме ее преступления, спрашивая себя: сколько жизней она загубила здесь? Не одну и не две. Здесь счет шел на сотни, на роты и батальоны. Как просто было шпионить в этом городе, где все болтали о вещах, которые не положено знать. «Она предала целый народ», — подумал Хайн, отступив еще на шаг.

— Они убьют моего мальчика! — кричала Хильда Ковальская. Прыжком она бросилась к Хайну и схватила его за плечи. — Видишь, я ведь испробовала все. Порой я даже думала, что смогу освободиться от него. Я хотела ребенка от Круля, я говорила себе, что тогда смогу забыть мальчика. Теперь они сдержат слово, будут его бить. Убьют его Ты ведь не хочешь этого, никто этого не хочет!

Незаметно к ним подошел испанец. Он не говорил по-немецки, но понял, что она призналась. Нацепив пенсне на нос, он кивнул ей и тихо произнес:

— Да вы успокойтесь. Мы ведь не расстреливаем каждого шпиона. Да и зачем? Ведь нам тоже нужны люди, с которыми мы могли бы работать, не так ли?

Уже рассвело, когда Хайн, будто странник, вернувшийся в родные края, поздоровался с одиноким масличным деревцем, росшим на холме под Кихорной. Из окопчика доносилось громкое, спокойное дыхание Георга. Хайн Зоммерванд сорвал несколько незрелых маслин и принялся жевать их. Голова у него гудела, в левой руке он ощущал неприятную тяжесть. «Типичные сосудистые боли», — сказал ему несколько дней назад Керстен и всерьез посоветовал бросить курить и избегать волнений. Глухо, с сильными перебоями стучало сердце. Хайн чувствовал себя больным.

Далеко, там, где за горизонтом был Мадрид, торжественно выплывало солнце.

Маслины были горькими как желчь. Хайн с отвращением выбросил их. Сонный Георг выполз из своего окопчика, сел рядом с Хайном и стал причесываться.

— Мне бы умыться, но у меня нет воды даже для пулеметов! — посетовал он, задумчиво посмотрел на Хайна и наконец спросил, не желает ли тот соснуть.

— Потом, когда станет жарко, — ответил Хайн.

Георг возразил, что потом не будет времени.

— У меня нехорошее предчувствие, — произнес он и заговорил о том, что все время вспоминает вторую битву на Марне. — Со вчерашнего вечера это у меня идея фикс. Не могу от нее отделаться. Сначала все шло хорошо, а потом…

Хайн Зоммерванд недовольно потряс огненно-рыжей шевелюрой. Он не любил подобных разговоров.

В шесть часов начался первый воздушный налет. Свыше ста самолетов появилось над юго-западным краем фронта, которого противник опасался больше всего. Георг и Хайн смотрели туда, где стояла сплошная степа дыма.

— Не понимаю я этой тактики, — пробурчал Георг. — Пока мы отсюда выберемся, фашисты уже перейдут в атаку. Мы не можем наступать. Для этого у нас, вероятно, нет больше сил. И закрепиться здесь мы тоже не можем, это даже ребенку ясно. Сидим здесь, как в западне. Так почему бы не отойти? Удар фашистов пришелся бы в пустоту!

— Идут по второму заходу. Кстати, организованное отступление — один из самых трудных маневров, — пояснил Хайн.

— Что-что, а драпать мы научились, — ответил Георг. В третий раз на противоположном фланге выросла пелена дыма. «Бомбами они из них всю душу вытрясут», — сокрушенно подумал Хайн и вскочил.

— Гляди, уже бегут! — воскликнул Георг.

«Тяжелый будет денек», — решил Хайн и снова почувствовал, как он устал.

Лежавший на земле Георг потянулся и, зевая, повторил:

— Не знаю, что и делать. Чертовски похоже на вторую битву на Марне. Последний неудавшийся шедевр.

Стряхнув усталость, Хайн налетел на него:

— Что ты мелешь? Это наше первое наступление. Да твоя Гвадалахара вообще ничто. А здесь начало, репетиция того, что может армия. Вот и все. Сколько существует армия? Всерьез ею занялись только после Гвадалахары. У нас было время.

Телефонист высунул голову из окопа и крикнул:

— Звонил Пухоль. У него на левом фланге начался отход.

— Что? И это он называет отходом? Вот здорово, просто замечательно!

Георг вскочил, его огромное тело корчилось от смеха.