Лейтенант Бертрам

— Откуда ты знаешь? — послышался сердитый голос Пухоля.

— Да ты вспомни Гернику! Вспомни Гернику! — не выдержал Маркус.

Бертрам с ужасом услышал это слово, действительно почувствовав себя виноватым. Оно воскресило в памяти картины, которые он старался забыть навсегда. Теперь они, обвиняя, ожили в его воображении: Герника, какой он ее видел, когда пикировал на развалины города так низко, что вдыхал поднимавшийся вверх отвратительный сладковатый дым. Бертрам посмотрел на свои руки, сложенные на дрожащем колене, и испугался еще больше. Пухоль не ответил на возглас маленького Маркуса. Он подошел к пленному и серьезным взглядом окинул его.

— Тебе, наверное, больно? — спросил он.

— Да, — произнес Бертрам. — Сначала болело плечо, а теперь вот нога.

— Мы отправим тебя в тыл. Тебе придется подождать, пока не станет потише, — сказал Пухоль, рукой смахнув упавшие на лоб черные волосы. Затем он повернулся к Маркусу: — Сходи к немцам и проверь, работает ли их чертов телефон. Скажи, что мы отнесли женщину на перевязочный пункт. И если увидишь рыжего комиссара, спроси, не выкроит ли он время, чтобы взглянуть на этого типа.

От Маркуса Хайн Зоммерванд узнал, что Ирмгард доставили в госпиталь. Он испугался и одновременно обрадовался. В сутолоке он потерял ее из виду и не знал, что с ней.

Маркус, видевший, как санитары несли ее в тыл, рассказал ему:

— Ей здорово досталось. Кто знает, жива она или нет. А жаль. Красивая была женщина!

Хайн спешно передал командование батальоном Вальтеру Ремшайду и пошел к Пухолю не столько для того, чтобы посмотреть на немецкого пилота. Ему просто хотелось узнать, что с Ирмгард.

Но проходя мимо пленного, он все-таки остановился. Оба сразу узнали друг друга.

— Ушиблись при падении? — спросил Хайн и показал рукой на бинты.

— Нет, нет, — произнес Бертрам, и его правое колено, остро торчавшее из широкого раструба войлочного полусапожка, снова задрожало. То, что он встретил здесь Хайна Зоммерванда, не успокоило его.

— Ну, говорите же, что произошло! — потребовал Хайн. Его ясные глаза пристально смотрели на Бертрама.

И пока Бертрам раздумывал («Я не имею права, ведь это предательство»), его рот сам собой открылся, и он признался:

— Мне пришлось прыгать с парашютом. Это не разрешается. В меня стрелял мой… товарищ.

Прошло какое-то время, прежде чем Хайн осознал смысл этих слов.

И еще Бертрам сказал:

— Мне никто не поверит, и все-таки мне хотелось бы заверить вас: я не имею ничего общего с теми, кто там, наверху.

При этом он указал правой рукой на небо, голубой купол которого все еще содрогался от гула моторов. Там, вверху, подстегиваемый собственным честолюбием, метался неумолимый Хартенек, кружил осторожный Хааке, выполнял свой долг простоватый Вильбрандт. Бертрам посмотрел вверх.

Ему казалось, будто он приземлился только теперь. Да, с «теми, кто там, наверху», у него больше не было ничего общего.

— Что вы имеете ввиду? — услышал он вопрос Хайна Зоммерванда и, не раздумывая, ответил:

— Я не фашист.

— Поздновато вы об этом вспомнили! — съязвил Хайн Зоммерванд. — Что так вдруг? Разве не могли подумать об этом раньше? Или, может быть, причина в этом? — добавил он, еще раз указав на бинты.

— Мне кажется, я всегда думал иначе, — помедлив, ответил Бертрам.

— Как же вы тогда очутились здесь?

— Я солдат.

— Солдат? Солдат? — гневно воскликнул Хайн. — Какой вы солдат! Вы авантюрист, вор, бандит, убийца. Не бахвальтесь своим мундиром и погонами. Все это сплошной маскарад. Нас этим не удивишь.

Его лицо покраснело от гнева, а тяжелый кулак лег на плечо Бертрама.

— Ведь вы не первый попали к нам в руки, — резко произнес он. — Я уже видел нескольких ваших камрадов. Гордиться тут действительно нечем. Подонки и сброд. И ничего больше.

Он снова крикнул Бертраму:

— Вы — солдаты? Какие вы солдаты? За что вы воюете? Мадрид, Малага и Герника! Вот ваше геройство! Стыд и срам! И ты там был! Признайся, ведь был или у тебя не хватит мужества даже на это?

Бертрам понурил голову.

— Да, был, — прошептал он.

Хайн схватил Бертрама и затряс его.

— Вот видишь, — кричал он. — Ты был там. Конечно, был. Вы превратили Германию в концлагерь, в кладбище, в вертеп. Там вы пытаете, стреляете, ведете себя как дикари, вешаете и рубите головы. И то, чему вы научились там, вы хотите теперь разнести по всему миру. Чтобы и он стал каторжной тюрьмой. Этого вы хотите! Вот смысл вашей войны. Но одно я тебе скажу: мы не допустим этого. Не допустим. Пока мы живы, у вас не будет покоя. Мы не успокоимся до тех пор, пока не расправимся с вами, со всеми скопом и с каждым из вас в отдельности!

Хайн в ярости размахнулся, чтобы ударить. Но его удержал Пухоль.

— Ты! Ты не имеешь права так делать, даже если он немец! — кричал Пухоль.

Перепуганный Бертрам с изумлением заметил, что на глазах у Хайна выступили слезы.

Испанец протянул ему документы:

— Взгляни-ка, — произнес он. — Это мы нашли у него.

То были две записные книжки в кожаном переплете с календарными записями. Тяжело дыша, Хайн перелистал их.