Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы

Шкафутный старшина, проводив Хорнблауэра взглядом, принялся исполнять необычный приказ. Хорнблауэр был точен: через две минуты он вернулся, совершенно голый, если не считать намотанного вокруг бедер полотенца. Все это было очень странно.

— Ну, давайте! — крикнул он матросам у помпы.

Они сомневались, но приказ исполнили, по двое бросая свой вес на рукояти: вверх-вниз, вверх-вниз, кланк-кланк. Шланг зашевелился, наполняясь, и в следующий миг из него хлынула струя чистой воды.

— Направьте ее на меня, — сказал Хорнблауэр, сбрасывая полотенце. Теперь он стоял в солнечном свете совершенно голый.

Матрос у шланга заколебался.

— Ну, быстрей!

Все с тем же сомнением матрос подчинился приказу и направил струю на своего офицера, тот закрутился под ней сначала в одну, потом в другую сторону. Зрители явно забавлялись представлением.

— Качайте, сукины дети! — крикнул Хорнблауэр.

Широко ухмыляясь, матросы с таким энтузиазмом налегли на рукояти, что их ноги отрывались от палубы. Вода с силой хлынула из шланга. Хорнблауэр завертелся под жгучей струей, лицо его изображало мучительный восторг.

Бакленд стоял у гакаборта, задумчиво глядя на пенистый след корабля, но стук помпы привлек его внимание. Он зашагал к Робертсу и Бушу взглянуть на странное зрелище.

— Ну и причуды у мистера Хорнблауэра, — заметил он с улыбкой. Улыбка была грустная, ибо лицо Бакленда омрачали заботы.

— По-видимому, ему это нравится, — сказал Буш.

Глядя, как прыгает под сверкающей струей Хорнблауэр, он в своем тяжелом мундире ощутил покалывание под рубашкой и подумал даже, что приятно позволить себе такой душ, как бы вредно это ни было для здоровья.

— Стой! — завопил Хорнблауэр. — Стой же!

Матросы за помпой прекратили работу, и струя превратилась в струйку, потом исчезла.

— Шкафутный старшина! Уберите помпу. Прикажите вытереть палубу.

— Есть, сэр.

Хорнблауэр схватил полотенце и затрусил по главной палубе. Он взглянул на старших офицеров с ухмылкой, в которой отразились его восторг и хорошее настроение.

— Не знаю, полезно ли это для дисциплины, — заметил Робертс, когда Хорнблауэр исчез. И добавил с запоздалой проницательностью: — Думаю, все в порядке.

— Думаю, да, — согласился Бакленд. — Будем надеяться, он не простудится. Он был такой распаренный.

— По-моему, ему хорошо, сэр, — промолвил Буш.

Перед его глазами все еще стояла ухмылка Хорнблауэра. В памяти она слилась с пылким лицом младшего лейтенанта, рассуждавшего, как бы он поступил на месте Бакленда.

— Десять минут до восьми склянок, сэр, — доложил старшина-рулевой.

— Очень хорошо, — сказал Робертс.

Мокрое пятно на палубе почти высохло. На него падали лучи солнца, все еще жаркого в четыре часа пополудни, и с палубы поднимался пар.

— Свистать вахту, — сказал Робертс.

Хорнблауэр с подзорной трубой выбежал на шканцы, — похоже, он натянул одежду с той же быстротой, с которой делал все остальное. Он отдал честь, собираясь сменить Робертса.

— Вы хорошо освежились под душем? — спросил Бакленд.

— Да, сэр, спасибо.

Буш посмотрел на этих двоих: пожилой, снедаемый заботами первый и молодой пятый лейтенант, старший с грустью завидует молодости младшего. Буш кое-что знал о людях. Он никогда не смог бы свести результаты своих наблюдений в таблицы, просто накапливал знания; опыт и наблюдательность вкупе с природной смекалкой формировали его суждения, даже когда он сам не замечал, что рассуждает. Буш чувствовал, что флотские офицеры (про сухопутную часть человечества он не знал почти ничего) делятся на предприимчивых и безынициативных, на тех, кто жаждет действий, и тех, кто предпочитает ждать, когда их принудят. Еще раньше он узнал простейшие вещи: что офицеры делятся на толковых и бестолковых, а также на умных и тупых, — последняя классификация почти совпадала с предыдущей, но не всегда. Были офицеры, которые в минуту опасности действовали быстро и разумно, и те, кто этого не умел, — и тут черта проходила не совсем так, как в предыдущем случае. Были офицеры благоразумные и нет, спокойные и беспокойные, с сильными нервами и слабонервные. В некоторых случаях оценки Буша входили в противоречие с его предрассудками: он склонен был опасаться неординарного мышления и жажды деятельности, тем более что при отсутствии прочих желательных качеств они могли доставить немало хлопот. Окончательным и самым заметным различием из всех, что Буш наблюдал за десять лет непрерывной войны, было различие между теми, кто может вести за собой, и теми, кого надо вести. Это различие Буш ощущал, хотя и не мог бы выразить словами, тем более такими ясными и определенными.

Именно оно невольно пришло ему на ум, пока он глядел, как разговаривают на шканцах Хорнблауэр и Бакленд. Послеполуденная вахта закончилась, началась первая собачья вахта — ее должен был нести Хорнблауэр. Традиционное время отдыха: дневной жар спадает, матросы собираются на баке, поглядывая на резвящихся вокруг судна дельфинов. Офицеры, днем дремавшие в своих каютах, поднимаются на шканцы подышать воздухом, размять ноги, поговорить.