Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы

Они поплелись прочь. Хорнблауэр остался у коечных сеток, жестоко себя ругая. Это первый случай беспечности в его десятилетней морской карьере. Он делал ошибки по незнанию, по неловкости, но никогда прежде по беспечности. Если бы вахтенный офицер оказался дураком, они сейчас сидели бы на мели. Если бы «Отчаянный» сел на мель в ясную погоду при слабом ветре, Хорнблауэр был бы конченым человеком. Трибунал, увольнение со службы, и потом?.. В приступе самобичевания Хорнблауэр признавала, что не сумеет заработать на хлеб даже себе, не говоря уже о Марии. Он мог бы, возможно, завербоваться простым матросом, но при своих неловкости и рассеянности вскоре стал бы жертвой кошек и боцманской трости. Лучше смерть. Его зазнобило.

Теперь он обратил внимание на Пула, бесстрастно стоявшего у нактоуза. Что побудило его приказать, чтобы бросали лот? Была ли это обычная осторожность или тактичный способ привлечь внимание капитана? Теперешнее поведение Пула не давало ключа к разгадке. С начала плавания Хорнблауэр внимательно изучал своих офицеров. Он не заметил за Пулом особой изобретательности или такта, однако готов был признать, что они вполне могли присутствовать скрытно. В любом случае он должен предположить их наличие. Хорнблауэр неспешно прошел на шканцы.

— Спасибо, мистер Пул, — сказал он медленно и очень отчетливо.

Пул козырнул в ответ, но его простодушное лицо ничего не выразило. Хорнблауэр пошел дальше — заинтригованный и даже довольный, что его вопрос остался без ответа. Это ненадолго отвлекло его от мучительных укоров совести.

Полученный урок тревожил его все лето. Если б не муки совести, в эти золотые месяцы блокада Бреста была бы для «Отчаянного» и Хорнблауэра увеселительной прогулкой по морю, хотя прогулкой и жутковатой. Некие светские богословы выдвинули теорию, согласно которой грешники в аду вынуждены бесконечно повторять грехи, совершенные ими при жизни, к бесконечной скуке и пресыщению. Так и Хорнблауэр провел эти приятные месяцы, занимаясь приятными делами, пока не почувствовал, что сыт ими по горло. День за днем, ночь за ночью в продолжение самого чудесного лета, какое знало человечество, «Отчаянный» курсировал на подступах к Бресту. Он приближался к Гуле с приливом и осторожно отходил в безопасность с отливом. Он подсчитывал численность французского флота и докладывал результаты наблюдений адмиралу Паркеру. Он дрейфовал по спокойному морю под слабым ветерком. Когда ветер дул с запада, он отходил подальше от подветренного берега; когда ветер дул с востока, лавировал обратно — сторожить засевших в логове французов.

То были месяцы страшной опасности для Англии, когда Grand Armée,

великая двухсоттысячная армия французов, стояла в тридцати милях от кентского побережья, но для «Отчаянного» эти месяцы были спокойными, хотя и протекали вблизи неприятельских батарей. Иногда спокойствие нарушали каботажные суда, пытавшиеся прорвать блокаду, иногда налетали шквалы, и надо было брать марсели в рифы. Бывали ночные встречи с рыбачьими судами, беседы с бретонскими капитанами за стаканчиком рома, покупка омаров, крабов и сардин — и последнего декрета «Inscription Maritime» или недельной давности «Монитора».

Хорнблауэр видел в подзорную трубу, как муравьями ползают рабочие, восстанавливая взорванные батареи. Недели три он наблюдал, как возводят леса на Пти-Мину. Потом три дня подряд медленно поднимали новую мачту для семафора. В последующие дни укрепили горизонтальные и вертикальные крылья; к концу лета они вновь заработали, докладывая о передвижениях блокадной эскадры.

Да, много пользы будет от этого французам, засевшим на Брестском рейде. Безделье и подавленность неизбежно на них скажутся. Пусть не быстро растет число судов, готовых к выходу в море, пусть не быстро набирается на них команда, но с каждым днем баланс сил все больше и больше смещается в пользу британцев, постоянно тренирующихся на море, получающих морем дань со всего мира.

Однако за это надо платить: морское владычество не дается просто так, волею судеб. Ла-Маншский флот платил кровью, потом, жизнью и свободой всех своих офицеров и матросов. Ряды их медленно, но неуклонно редели. Обычные болезни наносили сравнительно небольшой урон: среди здоровых молодых людей, изолированных от всего мира, они были редки, хотя после прибытия из Англии провиантских судов и вспыхивали эпидемии простуды, а ревматизм — обычная болезнь моряков — присутствовал постоянно.