Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы

«Меджидие» едва уловимо изменил курс и прошел мимо «Атропы» так близко, что Хорнблауэр различил лица матросов у борта, усатые и бородатые, темные, почти шоколадные. Турки круто развернули взятый на гитовы за середину грот-марсель, несколько секунд шли в крутой бейдевинд, потом убрали парус, привели корабль к ветру и бросили якорь в четверти мили от «Атропы». Возбуждение спало, и на Хорнблауэра нахлынула прежняя безысходная тоска. Матросы у пушек, взволнованные увиденным, оживленно гудели — сейчас их замолчать не заставишь.

— К нам направляется лодка с латинским парусом, сэр, — доложил Хоррокс.

Судя по тому, с какой поспешностью лодка отвалила от берега, она ждала лишь прибытия «Меджидие». Хорнблауэр видел, как она прошла под кормой большого корабля. Те, кто в лодке, обменялись несколькими словами с теми, кто на корабле, потом лодка резво заскользила к «Атропе». На корме сидел седобородый мудир — он что-то крикнул.

— Он хочет подняться на борт, сэр, — доложил Тернер.

— Пусть поднимается, — сказал Хорнблауэр. — Отцепите сетку ровно настолько, чтобы он смог пролезть.

Мудир спустился в каюту. Он ничуть не изменился, его худое лицо было по-прежнему бесстрастным, — по крайней мере, он не обнаруживал ни малейших признаков торжества. Что ж, он умеет выигрывать как джентльмен. Хорнблауэр, у которого на руках не осталось ни единого козыря, намеревался показать, что и он умеет проигрывать как джентльмен.

— Передайте ему мое сожаление, — сказал Хорнблауэр Тернеру, — что я не могу предложить кофе. Когда корабль подготовлен к бою, на нем нельзя разводить огонь.

Мудир жестом показал, что любезно прощает отсутствие кофе. Произошел обмен вежливыми фразами, которые Тернер почти не затруднялся переводить, и наконец мудир перешел к делу.

— Он говорит, вали с войском в Мармарисе, — сообщил Тернер. — Он говорит, форты полны людей и пушки заряжены.

— Скажите ему, что мне это известно.

— Он говорит, что этот корабль — «Меджидие», сэр, на нем пятьдесят шесть пушек и тысяча человек.

— Скажите, что мне известно и это.

Прежде чем продолжать, мудир погладил бороду.

— Он говорит, вали разгневан, что мы подняли сокровища со дна залива.

— Скажите ему, это британские сокровища.

— Он говорит, они лежат в турецких водах и все затонувшие корабли принадлежат султану.

В Англии затонувшие корабли принадлежат королю.

— Скажите ему, что султан и король Георг — друзья.

На это мудир отвечал долго.

— Бесполезно, сэр, — сказал Тернер. — Он говорит, Турция в мире с Францией и потому нейтральна. Он говорит… он говорит, у нас здесь не больше прав, чем если б мы были неаполитанцами.

На Леванте трудно сильнее выразить свое презрение.

— Спросите, видел ли он неаполитанцев с заряженными пушками и горящими запалами.

Хорнблауэр знал, что игра проиграна, но не собирался бросать карты и отдавать оставшиеся взятки без борьбы, хотя и не видел возможности взять хотя бы одну. Мудир вновь погладил бороду. Он заговорил. Его бесстрастные глаза смотрели прямо на Хорнблауэра, как бы сквозь него.

— Видимо, он с берега следил за нами в подзорную трубу, — заметил Тернер, — или это рыбачьи лодки шпионили. Во всяком случае, он знает и про золото, и про серебро, сэр. По-моему, сэр, они давно знают про сокровища. Видимо, тайна хранилась не так строго, как полагают в Лондоне.

— Спасибо, мистер Тернер, но выводы я могу сделать и сам.

Пусть мудир обо всем знает или догадывается — Хорнблауэр не собирался подтверждать его догадки.

— Скажите ему, что мы получили большое удовольствие, беседуя с ним.

Когда мудиру перевели эту фразу, он на какое-то мгновение едва заметно изменился в лице, но заговорил прежним бесстрастным тоном.

— Он говорит, если мы отдадим то, что уже подняли, вали разрешит нам остаться здесь и взять себе то, что нам еще удастся поднять, — сообщил Тернер.

Штурман переводил так, будто его это не касается, но на старческом лице проступало явное любопытство. Он ни за что не отвечает, он может позволить себе роскошь — удовольствие — гадать, как его капитан примет это требование. Даже в этот ужасный момент Хорнблауэр поймал себя на том, что вспоминает циничную эпиграмму Ларошфуко — об удовольствии, которое доставляют нам беды наших друзей.

— Скажите ему, — произнес Хорнблауэр, — что мой повелитель король Георг разгневается, узнав, что подобные слова говорили мне, его слуге, и что друг короля султан разгневается, узнав, что подобные слова говорил его слуга.

Но возможные международные осложнения не тронули мудира. Много, много воды утечет, пока официальный протест доберется из Мармариса в Лондон и оттуда в Константинополь. Как догадывался Хорнблауэр, малой толики сокровищ хватит, чтобы купить поддержку визиря. Лицо мудира было неумолимо — испуганному ребенку в страшном сне может привидеться такое лицо.

— К черту! — воскликнул Хорнблауэр. — Я этого не сделаю!

Сейчас ему больше всего на свете хотелось нарушить непрошибаемое спокойствие мудира.