Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы

Титул явно произвел впечатление, лейтенант низко поклонился, герцогиня отвечала высокомерным безразличием. Хорнблауэр мог не опасаться за судьбу депеш. Эта мысль немного скрашивала ему ожидание испанского плена на борту своего полузатонувшего суденышка. Тут он услышал с подветренной стороны как бы раскаты дальнего грома. Гром не может греметь так долго. Это бортовые залпы сражающихся кораблей — или флотов. Где-то за мысом Сан-Висенти британский флот настиг наконец испанцев. Артиллерийские залпы гремели все яростней. Взобравшиеся на палубу испанцы заволновалась. Хорнблауэр стоял с непокрытой головой и ждал, пока его уведут.

Плен — это ужасно. Хорнблауэр ощутил всю его тоску, как только прошло первое оцепенение. Даже весть о разгроме испанского флота у мыса Сан-Висенти не могла смягчить отчаяние несчастного пленника. Не тяжелые условия (десять квадратных футов на человека в пустом парусном хранилище вместе с другими пленными уорент-офицерами) угнетали его — младшему офицеру в море приходится не лучше. Страшнее всего была утрата свободы, сам факт плена.

Только через четыре месяца ему пришло первое письмо — испанское правительство, нерасторопное во всех отношениях, располагало худшей почтовой системой в Европе. Но вот письмо, с несколько раз поправленным адресом, в его руках, после того как Хорнблауэр буквально вырвал его из рук тупого унтер-офицера, озадаченного странной фамилией. Почерк был незнакомый; сломав печать и прочитав обращение, Хорнблауэр подумал было, что вскрыл чужое письмо. «Милый мальчик» — начиналось оно. Кто мог так его называть? Он читал как во сне.

Милый мальчик!

Надеюсь, Вам приятно будет узнать, что данное мне Вами доставлено по назначению. Когда я вручала его, мне сказали, что Вы в плену. Сердце мое обливается кровью. Еще мне сказали, что адмиралы очень довольны тем, как Вы поступили. А один из этих адмиралов — совладелец театра «Друри-Лейн». Кто бы мог подумать? Но он улыбнулся мне, а я улыбнулась в ответ. Я тогда не знала, что он совладелец, и улыбалась просто от доброты сердечной. Боюсь, рассказывая ему о своих злоключениях с драгоценным грузом, я всего лишь разыграла представление. Но он мне поверил, а моя улыбка и мои приключения так его растрогали, что он потребовал у Шерри[34]

роль для меня, и вот теперь я играю вторые роли, преимущественно трагических матерей, и срываю аплодисменты галерки. Это — утешение в старости, приближение которой я чувствую все острее. Я не притрагивалась к вину с тех пор, как рассталась с Вами, и никогда больше не притронусь. И еще одно: мой адмирал обещал переправить письмо со следующей картелью — Вам это слово, без сомнения, говорит больше, чем мне. Надеюсь только, что письмо когда-нибудь доберется до Вас и утешит Вас в Ваших бедствиях.

Молюсь за Вас еженощно.

Ваш преданный друг Катарина Кобэм

Утешит в бедствиях? Возможно. Отрадно было сознавать, что депеши доставлены по назначению и что, судя по письму, лорды Адмиралтейства им довольны. Отрадно было даже то, что герцогиня вновь играет на сцене. Но все это меркло рядом с его страданиями.

Тут появился стражник и повел Хорнблауэра к коменданту. Рядом с комендантом сидел переводчик — перебежчик из ирландцев. На столе лежали бумаги, — видимо, комендант получил их с той же картелью, что и послание Китти Кобэм.

— Добрый вечер, сударь, — как всегда вежливо сказал комендант, предлагая стул.

— Добрый вечер, сударь, премного благодарен. — Хорнблауэр учил испанский язык медленно и мучительно.

— Вы получили повышение, — сказал ирландец по-английски.

— Что? — переспросил Хорнблауэр.