Лейтенант Шмидт

Вдруг из-за поворота дороги показалась большая колонна. Верховые казаки, стражники. Целый эскадрон двигался замкнутым кольцом. Внутри кольца — матросы. Молодые лица лимонного оттенка. Но оживленные глаза с интересом смотрели вокруг. После нескольких месяцев плавучей тюрьмы у очаковцев закружилась голова, как только их вывели на свежий воздух. Глаза резало от яркого солнечного света.

Под суд отвели Военное собрание — длинное одноэтажное здание казенного стиля, находившееся недалеко от гауптвахты и от крепостного каземата, куда поместили очаковцев. Откуда ни возьмись на улицах выросли толпы народа… Люди стояли по обеим сторонам мостовой, выглядывали из окон и ворот, некоторые забрались на крыши.

— Очаковцы! Очаковцы!

Вдруг в толпе раздался голос:

— Привет вам, славные борцы!

Очаковцы оглянулись. Кто-то махал им рукой. Выкрики и приветствия слились в многоголосый гул.

Антоненко, возвышавшийся над всей колонной, повернулся к толпе и по-военному отдал честь.

Гладков, улыбаясь, приподнимал в знак приветствия бескозырку.

Частник шел с высоко поднятой головой. Он исхудал и побледнел. Его изможденное лицо было красиво той впечатляющей красотой, которая свойственна лишь благородным, чистым душам.

Приветственные крики из толпы оживили матросов. Они зашагали бодро, почти весело. Конвойные не то от усердия, не то из страха сердито подталкивали их. Матросы прибавили шагу.

Какая-то старушка пробралась поближе. Крестясь и вытирая слезы, она спросила у конвойного казака, нет ли среди арестованных ее сына. Давно ушел на службу, а вестей все нет и нет.

— Нэ пидходь! — закричал казак, дергая лошадь и замахиваясь плетью.

Вдруг в колонне арестованных матросов вспыхнула песня:

Отречемся от старого мира,Отряхнем его прах с наших ног…

Кажется, это Симаков. Сразу, как огнем, охватило всю колонну:

Нам не надо златого кумира…

Вот песню подхватили и в толпе. Казаки начали теснить людей лошадьми.

— Ос-сади! Иды, иды!

Из толпы в колонну очаковцев полетели цветы, деньги, куски пирога. Кто-то махнул рукой и крикнул:

— Товарищи, на память что-нибудь!..

Матросы стали срывать с себя погоны, ленты с бескозырок, галуны, нашивки и бросать их в толпу. Люди ловили драгоценные сувениры на лету, поднимали с земли, рискуя попасть под копыта казачьих лошадей.

Вот и здание суда. Унылый зал, выкрашенный водянистой краской, в углах и на потолке пятна сырости. В глубине покрытый красным сукном стол для судей. Матросы оглядывались: где же Шмидт? Но его еще только выводили из гауптвахты.

Впереди жандармы, по сторонам и сзади солдаты с винтовками. Шмидт в черном штатском пальто, на голове барашковая шапка. Он идет бодро, широким легким шагом, как ходят хорошие строевики и спортсмены. В руке папироса. Почувствовав взгляд, он обернулся и увидел сестру и Зинаиду Ивановну. Петр Петрович издали улыбнулся им и поклонился.

Улица была пуста — людей разогнали прикладами и нагайками. Этот февральский день был полон весеннего предчувствия. Солнечно, тепло. Шмидт с удовольствием поворачивал голову навстречу свежему морскому ветерку. Где-то прозвучал военный сигнальный рожок.

Когда Шмидта ввели в зал суда, матросы поднялись и дружно приветствовали его:

— Здравия желаем, Петр Петрович!

— О! — Шмидт слегка развел руками. — Сергей Петрович! Какая борода!

Петр Петрович обнял и расцеловал Частника, чье побледневшее лицо было окружено кольцом черной бороды. Затем обнял и поцеловал каждого матроса.

Все были оживлены и обрадованы, словно забыли, что встретились на скамье подсудимых, а не дома за дружеским столом.

— Как здоровье, Петр Петрович?

— Под такой заботливой охраной не может быть плохо, — Шмидт кивнул в сторону жандармов. — А вы как, друзья? Вася, ты, брат, побледнел…

Потом они условились, что на все каверзные вопросы суда и обвинения будет отвечать Шмидт. Это предложил Петр Петрович, и матросы охотно согласились. Их вера в лейтенанта Шмидта не была поколеблена.

Раздался звонок, и судьи в парадных морских мундирах заняли свои места. В зале сидели офицеры, тоже одетые как на парад. Все это знакомые, некоторые даже очень хорошие знакомые Шмидта. Но лица их так торжественно холодны, словно и на них натянуты мундиры.

Началась процедура формального опроса. Фамилия, имя, отчество, год рождения, вероисповедание.

В первые минуты судьи и прокурор пристально вглядывались в лица обвиняемых.

— Фамилия… э-э…

Дошла очередь до Гладкова.

— Машинист Гладков, вероисповедание?

На бугристом лбу Гладкова появились морщинки.

— Вероисповедание? Какое же?.. Социал-демократическое, революционное… да.

Председатель суда удивленно поднял брови. Что это — наивность простодушного морячка или политическая демонстрация? Сразу, с самого начала… Он решил сделать вид, что не придает значения дерзости ответа.

Антоненко, сидевший рядом с Гладковым, восхищенно хмыкнул. Когда Самсону задали тот же вопрос, он с радостной готовностью ответил:

— Революционное, революционное…

Так ответили почти все матросы:

— Социал-демократическое… Революционное… Социалистическое…